«Потерянное поколение» было, конечно, не едино по своему составу. Некоторые люди этого поколения – действительно конченые, погибшие люди, потерянные для жизни, но другие были потеряны прежде всего для того буржуазного мира, от которого они оторвались, который они отказывались признавать своим. Среди последних были и летописцы этого поколения: Олдингтон, Ремарк, Хемингуэй, и даже старый Голсуорси как создатель целой галереи молодых людей в «Современной комедии» (Флер, Марджори, а в известном смысле и Майкл и Джон).
Каждое поколение можно судить по его ошибкам, срывам, капитуляциям, но можно учитывать и высшие из возможных для него достижений. Из писателей и художников – сверстников и младших современников Хемингуэя вышло немало сознательных борцов, таких, как Ральф Фокс, Корнфорд, Брехт, Ивенс. Однако некоторые из творчески одаренных людей, а в их числе и Хемингуэй, считали, что по мере сил выполняют свое назначение уже тем, что точно фиксируют и крах своего поколения, и максимально возможное приближение одиночек к доступным для них рубежам, в ожидании того, когда следующее поколение в иных исторических условиях сделает следующий шаг через этот рубеж. Как творческая личность Джейк Барнс наделен противоречиями, характерными для его создателя – Хемингуэя. Четкая ясность, с которой он видит окружающее, не проясняет его смутного ощущения социального неблагополучия и зла, в обстановке которых он живет и от которых пока неотделим.
«Фиеста», хотя и возникла в результате напряженного труда, была написана быстро, одним духом, о непосредственно виденном и без особых ухищрений. Форма романа, скупая и прозрачная, только подчеркивает опустошенность героев, и в этом отношении «Фиеста», может быть, самый простой, цельный и стройный из романов Хемингуэя. К «Фиесте» тяготеет ряд рассказов о неприкаянных американцах, которые «посещают отели и пьют там коктейли», чтобы заглушить сознание неблагополучия.
«Прощай, оружие!» – более сложное, двухплановое произведение. Личная тема романа – это прежде всего непосредственное, сильное чувство любящих, выраженное в самых непритязательных, безыскусственных словах, которые оживляет верно найденная интонация. А затем и ощущение неизбежной утраты всего любимого. Проходит эта личная тема на фоне большой и грозной темы войны.
«Прощай, оружие!» – антивоенный роман, что подчеркнуто уже в заглавии. Вырванный из своей среды американец, лейтенант санитарной службы Генри, способен по душам беседовать со своими подчиненными, шоферами, из рядовых итальянцев. Они уже прекрасно понимают, что это чуждая народу, бессмысленная война, ее ведет правящий класс, «который глуп и ничего не понимает и не поймет никогда». «Тененте» Генри, как и подобает офицеру, еще твердит о «войне до конца», но он уже прислушивается к их словам, потому что и он понимает, что тут происходит бойня еще более жестокая и бессмысленная, чем на чикагских бойнях, ведь тут убоину просто зарывают в землю. В «тененте» Генри нарастает стихийный протест. Он наконец понял, что не стоило жертвовать жизнью в такой войне, но когда умирает Кэтрин, то оказывается, что он не знает, как и для чего ему жить. Черты его облика, как и облика Ника Адамса, возникают почти в каждом из последующих произведений Хемингуэя. В них Хемингуэй рисует то, как вступает в жизнь Ник Адамс, как закаляется в испытаниях войны «тененте» Генри, как не находит себе места на родине Гарольд Кребс, как живет и трудится на чужбине Джейк Барнс – и шаг за шагом формируется облик современника потерянного поколения и человека, хотя бы частично нашедшего опору в труде и творчестве.
Опыт войны, общение с рядовыми санотряда – простыми итальянскими тружениками пробуждает «тененте» Генри от шовинистического угара. А затем и пережитый военный разгром, и потеря любимой ломают его, но он «только крепче на изломе». Правда, пока он приобретает только личную закалку – стоическую выдержку изверившегося во многом одиночки. Он еще далек от того, чтобы объявить войну войне. Как и Ник Адамс, он лишь заключает сепаратный мир и выходит из игры. В «Прощай, оружие!» Хемингуэй устами «тененте» Генри вызывающе отрицает проявленный самим Хемингуэем официальный героизм. А позднее, через двадцать лет, персонаж другой его книги, полковник Кентвелл, по дороге из Триеста в Венецию посещает места былых боев на реке Пияве возле Фоссальты, где тридцать лет назад он, как и «тененте» Генри, сражался с австрийцами в рядах итальянской армии и где, тяжело раненный, впервые лицом к лицу увидел смерть. Там, на линии прежних позиций, он закапывает в загаженную ямку на месте былого окопа бумажку в 10 тысяч лир – то, что следовало бы ему за двадцать лет по орденской книжке итальянского боевого отличия. Прекрасный памятник, – говорит он. – В нем есть все, что надо. Дерьмо и деньги, кровь и железо. Вот итог участия в первой мировой войне, подведенный писателем тридцать лет спустя.
Однако закалка, полученная еще юношей на фронте, пригодилась. В новых условиях справедливой войны за свободу Испании герой пьесы Хемингуэя Филипп Ролингс, сражающийся на стороне республиканцев, говорит, что заключил договор «на пятьдесят лет необъявленных войн». По-видимому, герой говорил именно то, о чем думал в данный момент автор. По крайней мере 24 июля 1937 года Хемингуэй писал в журнал «Интернациональная литература» из Испании: «Скажите К., что новая война, когда вам сорок лет, совсем непохожа на ту войну, когда вам было двадцать. Совсем другая война». И еще раз, 23 марта 1939 года: «Мы знаем, война есть зло, но иногда бывает необходимо драться».
Другое дело, по силам ли было Филиппу Ролингсу выполнить этот договор в трудное время поражения демократических сил в Испании и в еще более трудные годы наступления мирового фашизма. Тут дрогнули и не такие анархически настроенные сочувствующие, как Филипп Ролингс. Шовинистический угар сопутствовал и второй мировой войне, объявленной войной за спасение демократии от фашизма. Хемингуэй поверил, что драться необходимо и на этот раз, и он опять дрался с фашизмом «на воде, в воздухе и на суше».
Хемингуэй не сказал еще своего творческого слова о второй мировой войне, возможно, он, по своему обыкновению, бережет эти слова для той «большой книги», над которой все еще работает. Но кое-какие намеки все же просочились на страницах его очень неудачной проходной книги «Через реку». В ней устами того же полковника Кентвелла он дает уничтожающую оценку методов, которыми велась американцами эта война, и того, как вторая война «за спасение демократии» обратилась для американцев в войну против движения сопротивления во Франции и за сохранение остатков фашизма в Италии и Западной Германии.
В самом деле, чем вторая мировая война была для них лучше первой? От нее осталось лишь горькое разочарование и раздражение вчерашнего бойца против фашистов, которого теперь, в оккупационной армии, заставляют прикрывать недобитых последышей фашизма. Свое недовольство полковник Кентвелл старается заглушить путешествием в прошлое, как и прежде, – охотой, вином и женщиной. Но и в постели он не может забыть то, что стало для него неотступной мукой и о чем он рассказывает клочковато и неясно, а временами и с интонацией облегчающего душу ругательства.
Если собрать воедино и хронологически расположить обрывочные, затуманенные и намеренно перемешанные воспоминания полковника Кентвелла, то получается примерно такая цепь: «Я всего-навсего боец, а кто стоит ниже бойца на общественной лестнице?.. Армия же в наше время – это величайший бизнес в мире... А правят нами в наши дни, можно сказать, подонки. Знаешь, вроде того, что остается в недопитом стакане пива, куда шлюхи натолкали целый ворох окурков... Хороший у меня был полк. Можно сказать, прекрасный полк. Пока я его не уложил по их приказу... В нашей армии повинуешься приказам, как собака. И только надеешься, что хозяин у тебя хороший, а до сих пор я встретил только двух хороших хозяев... Как я уложил свой полк?.. Да вот, в Париже генерал Уолтер Беделл Смит объяснил всем нам по карте, как легко будет для нас провести операцию в лесу Гюртген... И вот получаешь приказ взять город штурмом. Это важно потому, что по газетам он уже давно взят... В первый же день теряешь трех батальонных командиров, а роты не то зарываешь в развалинах, не то отрываешь из щебня... А те повторяют приказ о штурме. Строгое подтверждение исходит от того генерала-политика, который никогда в жизни не убивал, разве что по телефону или на бумаге, и сам никогда не подвергался опасности быть убитым. Если хочешь, представь его себе нашим будущим президентом... Представь его кем угодно, но только представь его и его свиту. Это целое крупное деловое предприятие, упрятанное так далеко в тылу, что лучшее средство сноситься с ними – это почтовые голуби. Разве что из предосторожности, сохраняя свои драгоценные персоны, они прикажут своей противовоздушной обороне сшибать всех голубей. Конечно, если только удастся попасть... И вот каждый второй человек в полку убит и почти все остальные ранены... Но приказ есть приказ. И ты должен выполнять его».
