Таким образом, чтобы достигнуть других солнц за разумный отрезок времени, нужно: продолжать постоянно ускоряться до точки середины пути между звездами, в каковой точке вы запускаете систему торможения в бассердовском модуле и начинаете замедляться обратно. Вы ограничены скоростью света, которой достичь невозможно. Но вы можете приблизиться к этой скорости. Таким образом, вы не имеете предела обратного фактора тау.

За год полета при одном «g» разница между «Леонорой Кристиной» и медленно движущимися звездами накапливалась незаметно. Теперь кривая перешла к крутой части своего взлета. Людям на борту корабля стало казаться, что расстояние до звезды назначения сокращается — не только потому, что они приближались, но и потому, что с их точки зрения изменилась геометрия пространства. Процессы во внешнем мире воспринимались теперь как ускоряющиеся.

Этого еще не было видно. Минимальный тау в плане полета корабля, в точке середины, должен быть немного выше 0,015. Но настал момент, когда минута на борту корабля соответствовала шестидесяти одной секунде в остальной галактике. Немного позже она соответствовала шестидесяти двум.

Затем шестидесяти трем… шестидесяти четырем… корабельное время между такими отсчетами становилось постепенно, но неуклонно меньше… шестидесяти пяти… шестидесяти шести… шестидесяти семи…

Первое Рождество, которое команда корабля проводила вместе, пришлось на самое начало полета и было лихорадочным карнавалом. Второе было менее громким. Люди уже занялись своей повседневной работой и установили круг постоянного общения. Все же импровизированные украшения сверкали на всех столах. Любительские мастерские огласились звуками — щелкали ножницы, мелькали иглы; камбуз пропах пряностями. Все делали друг другу маленькие подарки. Секция гидропоники решила, что может поделиться достаточным количеством зеленых лиан и веток для имитации рождественского дерева в спортзале. Из огромной библиотеки микрофильмов извлекли ленты о снеге и санях, записи веселых рождественских песен. Любители театра репетировали карнавальное шествие. Шеф-повар Кардуччи планировал банкеты. В общественных помещениях и каютах проходили веселые вечеринки. По негласному соглашению никто не упоминал, что с каждой секундой Земля становится на триста тысяч километров дальше.

Реймон пробирался сквозь суматоху на палубе отдыха. Заканчивалось приготовление декораций. Многие играли в различные игры, болтали, предлагали выпить, флиртовали, веселились. Через треп, смех и шарканье ног, через гул, треск и шуршание из громкоговорителя неслась музыка.

Механик проревел Реймону:

— Guten Tag, mein lieber Schutzmann! Иди сюда и угостись из моей бутылки!

Он взмахнул бутылкой. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над ними висела полоса бумаги с надписью: «омела белая».

Реймон остановился. Он был в хороших отношениях с Фрайвальдом.

— Благодарю, не могу, — сказал он. — Ты не видел Бориса Федорова? Я думал, что он появится здесь после работы.

— Н-нет. Я тоже ждал его, учитывая, какое сегодня веселье. Он в последнее время стал почему-то гораздо счастливее, верно? Что ты от него хочешь?

— Дела.

— Дела, всегда дела, — сказал Фрайвальд. — Могу поспорить, что твоя подруга злится. У меня вариант получше. — Он привлек к себе Хименес. Она прильнула к нему. — Ты вызывал его каюту?

— Конечно. Он не отвечает. Все же, возможно… — Реймон повернулся. Попробую пойти туда. Попозже вернусь ради этого шнапса, — добавил он, уже уходя.

Он спустился по лестнице, миновав палубу команды, на офицерский уровень. Музыка следовала за ним. «…Iesu, tibi sit gloria». Коридор был пуст. Реймон нажал кнопку звонка каюты Федорова.

Инженер открыл дверь. Он был одет в пижаму. Позади него на кухонном столике стояли бутылка французского вина, два бокала и сэндвичи в датском стиле. Он вздрогнул от неожиданности и сделал шаг назад.

— Что… — начал он по-русски. — Вы?

— Могу я поговорить с вами?

— М-м-м. — Глаза Федорова блеснули. — Я жду гостя.

Реймон ухмыльнулся.

— Это видно невооруженным глазом. Не беспокойтесь, я не задержусь. Но дело не терпит отлагательств.

Федоров сдержался.

— Оно не может подождать, когда я буду на дежурстве?

— Это лучше обсудить негласно, — сказал Реймон. — Капитан Теландер тоже так считает. — Он скользнул мимо Федорова в каюту. — Этот момент не был предусмотрен в планах, — продолжал он. — Согласно расписанию мы переходим на режим большого ускорения седьмого января. Вам известно лучше, чем мне, что это потребует двух-трех дней предварительной работы вашей группы и значительного нарушения распорядка работы и жизни всех остальных.

Ну вот, каким-то образом те, кто планировал полет, забыли, что шестое января — важная дата в западноевропейской традиции. Двенадцатая ночь, канун Трех Святителей, называйте как хотите, но это кульминация праздничного веселья. В прошлом году празднование было таким буйным, что никто об этом не подумал. Но мне стало известно, что в этом году намечаются завершающие трапеза и танцы. Это благоприятно подействует на экипаж. Шкипер и я хотим, чтобы вы проверили возможно ли отложить переход к большому ускорению на несколько дней.

— Да, да, я этим займусь. — Федоров подталкивал Реймона к открытой двери. — Завтра, прошу вас…

Но было уже слишком поздно. В двери появилась Линдгрен в униформе, так как очень торопилась после вахты.

— Gud! — вырвалось у нее. Она замерла на месте.

— Какая неожиданность, Линдгрен! — торопливо произнес Федоров. — Что вас сюда привело?

Реймон задохнулся. С лица его стерлось всякое выражение. Он стоял неподвижно, только кулаки его сжимались, пока ногти не впились в ладони, а кожа на костяшках натянулась и побелела.

Началась новая рождественская песня.

Линдгрен переводила взгляд с одного мужчины на другого. От ее лица отхлынула кровь. Но вдруг она выпрямилась и сказала:

— Нет, Борис. Не будем лгать.

— Это не поможет, — согласился Реймон без всякого выражения.

Федоров развернулся к нему.

— Ну ладно! — крикнул он. — Мы были вместе несколько раз. Что с того?

Она ведь не жена тебе.

— Я никогда не утверждал, что она моя жена, — ответил Реймон. Взгляд его был устремлен на нее. — Я намеревался просить ее руки, когда мы прибудем на место.

— Карл, — прошептала она, — я люблю тебя.

— Надо полагать, один партнер надоедает, — сказал Реймон ледяным тоном. — Ты почувствовала потребность перемен. Твоя привилегия, разумеется. Я только думал, что ты выше того, чтобы делать это украдкой, за моей спиной.

— Оставь ее в покое! — Федоров слепо ринулся на него.

Констебль отпрянул в сторону и рубанул ребром ладони. Инженер задохнулся от боли и осел на кровать, держа поврежденную кисть другой рукой.

— Она не сломана, — сказал Реймон. — Но если вы не останетесь там, где сидите, пока я отсюда не уйду, я вынужден буду вас обезвредить. — Он сделал паузу и продолжал рассудительно. — Это не вызов вашему мужскому достоинству. Я знаю рукопашный бой так же, как вы знаете нуклеонику.

Давайте останемся цивилизованными людьми. Все равно женщина ваша, я полагаю.

— Карл!

Линдгрен шагнула к нему. Протянула руки. Слезы текли у нее по щекам.

Он изобразил поклон.

— Я уберу свои вещи из твоей каюты, как только найду свободную койку.

— О нет, Карл. Карл! — Она вцепилась в его тунику. — Я никогда не думала… Послушай! Борис нуждался во мне. Да, я признаю, что мне доставляло удовольствие быть с ним, но это никогда не было чем-то большим, чем дружба… помощь… тогда как ты…

— Почему ты не рассказала мне об этом? Неужели я был недостоин знать?

— Достоин, разумеется, достоин, но я боялась… несколько твоих замечаний… ты ведь в самом деле ревнив — совершенно напрасно, потому что только ты для меня имеешь значение!

— Я всю свою жизнь прожил бедным, — сказал он, — и у меня примитивная мораль бедняка — так же как некоторые взгляды на то, о чем следует рассказывать, и о чем не следует. На Земле мы могли бы попытаться что-то исправить. Я мог бы подраться с соперником, или отправиться в длительное путешествие, или мы с тобой могли бы переехать в другое место. Здесь это невозможно.