Раньше было такое понятие — «смычка города и деревни». Так вот, я эту смычку осуществлял. Меня попросили подробнее рассказать о пирометре. Я увлекся и незаметно перешел на элементарные частицы. А потом рассказал про лазер, когерентное излучение и так далее.
— А что, сынок, этим лазером сено можно косить? — спросила одна бабка.
— В принципе можно,— ответил я.— Но нерационально. Это все равно что фотоаппаратом забивать гвозди.
В общем, когда мы добрались до Верхних Петушков, пассажиры уже имели представление о физике. Не знаю, как это там у них преломилось. Наверное, своеобразно. Ну и я в свою очередь получил понятие о пахоте, севе, дойке и прочих вещах.
Наконец катер ткнулся носом, на котором висела автомобильная покрышка, в гостеприимную пристань Верхних Петушков.
5. ЗНАКОМЛЮСЬ С ФОМИЧОМ
— А где село? — спросил я у девушки с велосипедом. Она вызвалась меня проводить.
— Да вот же,— показала она.
На пригорке располагались пять домиков, причем совершенно хаотично. Вниз, к реке, вела тропинка. Лаяли собаки. Кричали петухи. Короче говоря, не было похоже, что это центр мировой науки.
— Вот дяди Васи дом,— махнула рукой девушка.
На трубе этого дома было укреплено какое-то сооружение из толстой проволоки.
— Магнитная ловушка,— сказала девушка.
— Понятно,— пробормотал я. Если этот Фомич получает в своей печке плазму, я брошу физику. Так я подумал.
Я подошел к жилищу и постучал в окошко. На стук из-за занавески высунулась голова. Я сразу ее узнал. Похуже, чем на доске Почета, но зато абсолютно живая. Василий Фомич сделал испуганные глаза и отрицательно замотал головой.
— Я по делу! — крикнул я.
— Пропади ты пропадом,— глухо донесся из-за рамы его голос.— Нету аппаратов!
— Я по поводу Брумма! — крикнул я.
— Брумма? — Рыжие брови Фомича образовали взлетающую птичку. Он исчез из окошка и через минуту открыл мне дверь. Я вошел в сени.
— А не врешь? — спросил Фомич.— Тогда проходи.
Фомич был в спортивном костюме из трикотажа. В руке он держал ухват. Между дужками ухвата была укреплена двояковыпуклая линза. Значит, это был уже не ухват, а физический прибор.
Фомич очень приятно картавил в некоторых словах. Иногда совсем невозможно было понять, что он говорит. Но это, главным образом, из-за его собственной терминологии. Она у него отличалась от общепринятой.
— Житья нету от аппаратчиков,— сказал Фомич.— Я денег не беру. Только бы отвязались! Говорят, хоть польза от науки какая-то. А ты откуда будешь?
Я объяснил. Фомич был удивлен не на шутку. Особенно тем, что наша подкова отказалась давать ток. Он ввел меня в избу. Там было похоже на нашу лабораторию. Очень много проводов и железа. На столе стояла керосиновая лампа. На ее стеклянном колпаке висела одной дужкой внутрь подкова. От подковы шли провода к приемнику. Фомич зажег лампу и включил приемник. Приемник заговорил.
— Прямое преобразование. Переносный электропитатель,— пояснил Смирный.
Тут в окошко постучалась девушка-почтальон. Она привезла Фомичу телеграмму от меня. Знал бы я, захватил ее с собой, чтобы телеграф не мучился. Фомич внимательно изучил телеграмму.
— Командируется представитель,— значительно сказал он.— Тоже по Брумму.
— Да это я и есть,— сказал я.— Откуда вы про Брумма знаете?
— История, уходящая в прошлое,— литературно начал Фомич.— Я раньше дома ломал. Разбирал по бревнышку, по кирпичику. Под новую постройку. И однажды нашел трактат на чердаке. Ничего не понял, но интересно! Интересно ведь!
— Интересно,— согласился я.— Редкий довольно-таки бред.
— Ну бред не бред, а зерно истины там присутствует,— обиделся за Брумма Фомич. Он хотел сказать, что доковырялся до этого зерна.
— А дьявол? — спросил я.
— Не дьявол, а черт,— поправил Фомич.— Горшком назови, только в печку не ставь. Знаешь? Электрон, черт — разницы нету. Главное, чтоб работало!
— Ну, это мы проверим,— сказал я.
— Утро вечера мудренее,— сказал Фомич.
Мы стали готовиться ко сну. Пришла откуда-то жена Фомича. Очень жизнерадостная женщина. Фомича она называла Васютой, а к физике относилась с любовью, как к домашней кошке. Меня покормили от души. Перед сном Фомич понаблюдал немного в телескоп, делая какие-то записи. По-моему, он опоздал родиться. Ему очень подошел бы Ренессанс. Прошу не путать с Россинантом. Хотя Россинант этому рыцарю науки тоже сгодился бы. Мне очень хотелось спросить, не пишет ли Фомич стихи. Или не ваяет ли? Но я не спросил.
Ночью мне приснился Ганс Фридрих Брумм. Он пришел к нам на кафедру в ватнике, надетом поверх черной мантии. В руках он держал телеграмму-молнию. Я показывал ему подкову, и Брумм страшно хохотал. «Интевесно! Интевесно ведь!» —кричал он.
Потом Брумм перешел на латынь и долго что-то говорил. Из этого я понял только крылатую фразу: «Квод лицет йови, нон лицет бови». Это означает: «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Я когда-то увлекался крылатыми фразами. Вот только неизвестно, кого Брумм подразумевал под быком.
6. ЭКСПЕРИМЕНТИРУЕМ ВМЕСТЕ
Когда я проснулся, Фомича не было. Он пришел через полчаса с ведром, в которое был вмонтирован кинескоп. 43 сантиметра по диагонали. Видимо, Фомич только что проводил утреннее облучение коров.
Судя по всему, проснулся он очень давно. Это я определил по пирометру. Пирометр был разобран на части до последнего винтика. Его детали аккуратно лежали на чистой тряпочке. У Фомича был детский метод познания окружающего мира. Я тоже в детстве разбирал игрушки, чтобы посмотреть, что внутри.
— Пирометр нам понадобится? — спросил Фомич, указывая на детали.
«Ишь ты, знает название»,— подумал я.
— Да,— сказал я.— Понадобится.
— Сейчас соберу,— сказал Фомич.
И он действительно за какие-нибудь четверть часа собрал пирометр. Не осталось ни одной детали. На ходу он что-то там модернизировал, в результате, по его словам, пирометр можно было теперь использовать как микроскоп.
— Еще есть чего? — спросил он с надеждой.
— Нет,— сказал я.— В следующий раз привезу больше.
— Эх, мне бы камеру Вильсона! — мечтательно сказал Фомич.— Я бы тогда...
Как выяснилось из разговора, Фомич склочником не был. Его письма в научные центры объяснялись просто. Земляки не очень-то уважали Фомича за его труды. Не считая, разумеется, аппаратов. Можно сказать, они не верили в его результаты. Тогда он решил получить авторское свидетельство, чтобы таким образом укрепить свой престиж и заодно, чтобы не мешали ему работать.
— Ремонтивуй, говорят, твактова! — жаловался Фомич. (Я с трудом сообразил, что он говорит о ремонте тракторов.) — Да мне эти твактова неинтересно чинить. У меня плазма на очереди.
Мы позавтракали и приступили к опытам. Интересно, что не пили ничего, кроме чая. Ни вчера, ни сегодня. Потом оказалось, что Фомич вообще непьющий. У меня даже мелькнула мысль — ввести обязательные занятия физикой в качестве меры против пьянства.
Нагревали подкову. Свечечкой. Керосиновой лампой. Пальцем. Токи текли неправдоподобно большие. Приемник работал. Моя электробритва брила. Бриться от подковы! Да если это на кафедре рассказать — убьют!
Гипноз был исключен. Колдовство тоже. Оставалось снять шапку перед фактами.
— А ты говоришь — бред! — радостно восклицал Фомич.
— Природа едина,— твердил я.— Не может быть в Петушках один физический закон, а в городе другой.
— Как сказать! Как сказать! — приплясывал вокруг подковы Фомич.— Вот в этом ты, видать, и ошибаешься.
Я еще раз проверил схему, снял показания, замерил температуры и ушел думать в поля. Полей, слава богу, хватало. Можно было обдумать всю физику от первого закона Ньютона до последних открытий Фомича.
Это что же получается? Я закончил школу, институт, готовлюсь в аспирантуру. Отвоевал себе маленький клочок физики, где я знаю, кажется, больше всех. Совсем маленький. Меньше не бывает. А тут человек исследует глобально на одном энтузиазме. Причем о диссертации не помышляет. Интересно ему, вот и все. Так кто же из нас, спрашивается, занимается физикой?
