— Сочувствую вам, — ответила инспектор, — но я действительно не знаю, что тут предпринять. Да, мы вправе возбудить дело в отношении неизвестного лица, но возбудить дело в отношении неизвестного лица по подозрению неизвестно в чем — это уже слишком. На данный момент, скажу откровенно, нам просто не за что уцепиться.

— Погодите, а письмо? Куда бишь я его положил… — Марков запустил руку в другой карман. — Оно от человека по имени Александр Шилль.

— Александр Шилль?

— Да. Он утверждает, что я нанес ему оскорбление.

— И вы действительно нанесли ему оскорбление?

— С какой стати? Я видел его раз в жизни, и то мельком. Моя подруга раньше с ним встречалась. В письме Шилль обвиняет меня в соблазнении особы женского пола.

— В соблазнении особы женского пола? — Уголки рта инспектора дернулись. — И как это понимать?

— Вы лучше у него спросите. Я не знаю.

Танненшмидт покрутила браслет часов.

— Вы не знаете. Ну и где же, собственно, ваше письмо?

Марков что-то пропыхтел, не переставая рыться в карманах.

— Сделаем вот что, — вздохнула инспектор. — Я попробую выяснить, кто этот человек. Александр Шилль, верно? Из Берлина? Не исключено, что он умер в каком-нибудь тысяча семьсот лохматом году, и тогда вы можете вздохнуть спокойно и выкинуть эту глупую историю из головы.

Она вышла из кабинета, оставив озадаченного психиатра глазеть на фотопортрет рыбки, которая напомнила ему смеющегося инопланетянина со щупальцами и антеннами на голове.

Письма нигде не было. Марков вывернул карманы и разложил на столе их содержимое: перьевую ручку, визитницу, скомканные банкноты, связку ключей, мобильный телефон и конверт с письмом, но, к сожалению, это оказался не вызов на дуэль, а протокол о превышении скорости, который в кабинете инспектора полиции смотрелся весьма курьезно.

Он как раз складывал бланк протокола, когда Танненшмидт вернулась и, увидев на своем столе его вещи, недоуменно приподняла брови.

— У меня для вас две плохие новости, герр Марков. Во-первых, Александр Шилль, похоже, все-таки живет в нашем веке и в нашем городе, на Яблонскиштрассе. Во-вторых, у него нет ни задолженностей, ни судимостей, ни даже штрафных баллов за нарушение ПДД. Добропорядочный гражданин, занимается букинистической торговлей. Сведений о совершении им насильственных действий не имеется. О владении оружием тоже.

Марков закрыл глаза.

— Но есть и хорошая новость: если не прими мать во внимание непредвиденные стечения обстоятельств, ситуация не представляет угрозы и потому не требует вмешательства полиции. По-мо ему, это замечательно. А вы как считаете?

Он пожал плечами.

— И потом, герр Марков, если я ничего не путаю, дуэлянты — не уверена, правильно ли я назвала этот давно вымерший род людей, — всегда участвовали в поединках по доброй воле. Тогда волноваться вообще не из-за чего! Уведомите герра Шилля, что идти на расстрел вам недосуг и что он не вписывается в ваши планы ни в двадцать первом веке, ни в последующих. Просто ответьте, как я предлагаю, хорошо? Если для этого вам нужен секундант, с велосипедом или без, отыщите подходящего человека, и дело в шляпе!

— Письма нет… — простонал Марков. — Похоже, дома оставил.

Инспектор понимающе кивнула.

— В психологии это называют мотивированным забыванием, неспециалисты употребили бы термин «вытеснение». Поверьте, пробежав письмо глазами в первый раз, я покачал головой и чуть его не выбросил. Но потом перечитал внимательно и понял, что отправитель настроен серьезно. Вы сами в этом убедитесь, когда я найду письмо.

— Пропавшее письмо… — протянула Танненшмидт.

— Депеша. Он назвал его депешей, — произнес Марков с бесхитростной серьезностью, словно давая понять, что это уточнение является частью нелицеприятной правды, с которой инспектору неизбежно придется иметь дело.

Иногда самые банальные высказывания приводят к самым неожиданным последствиям. Вот и в данной ситуации одно-единственное слово, вызывающее в первую очередь музейно-нафталиновые ассоциации, стало для Танненшмидт последней каплей. Инспектор кивнула, рассмеялась или, по крайней мере, попыталась рассмеяться, но ее смех резко оборвался, а на лице застыло выражение беспомощности.

2

Лот в текущей комплектации

В это же время на другой стороне Александерплац, на Мюнцштрассе, проходили ежеквартальные торги военным антиквариатом, на которые пригласили знаменитый аукционный дом Мербуш. В фойе здания эпохи грюндерства, среди стеклянных витрин с ценными экспонатами, античных торсов и пьедесталов с диванчиками в стиле бидермейер, на тесно сдвинутых хлипких пластиковых стульях сидели человек двадцать пять — тридцать. Мадам Мербуш, глава аукционного дома, стояла за кафедрой, по обеим сторонам суетились ее подчиненные с мобильными телефонами в руках и беспроводной гарнитурой в ушах — они принимали ставки и делали соответствующие знаки. Сегодня покупателям предлагались баварские церемониальные сабли, пражская кремневая трехстволка, парадная форма капитана австро-венгерского стрелкового полка и прочие подобные предметы, срок годности которых истек несколько столетий назад.

Цены находились в четырех-пятизначном диапазоне. Уланская шапка начала XX века из имения генерал-майора Рудольфа Штеффека, украшенная султаном из черного конского волоса и орлом из сусального золота, стартовая цена пять тысяч евро, после непродолжительных торгов была продана за шесть тысяч восемьсот покупателю из-за рубежа, участвовавшему в аукционе по телефону. За русскую гусарскую саблю запросили сорок шесть тысяч, и рука букиниста Александра Шилля, сидевшего в пятом ряду, непроизвольно дернулась, но не потому, что он пожелал купить саблю, — просто такая гигантская сумма за этот лот показалась ему неслыханной.

Букинист был худощавым человеком с яйцевидным черепом. Очки, поднятые на его высокий лоб, при каждом повороте головы соскальзывали обратно на переносицу. Во всем облике Шилля ощущалась какая-то невыразительность: землистый цвет лица, тускло-голубые глаза, короткие, скорее темные волосы, бескровные губы (и это неудивительно, если вспомнить о решении, которое он принял на днях). Одетый в серый тренч, он сидел слегка подавшись вперед и внимательно следил за ходом аукциона. Шилль и раньше понимал, что свои причуды есть у каждого коллекционера, однако сегодня с изумлением осознал, насколько обороты в торговле старыми книгами ничтожны по сравнению с торговлей старым оружием. Более того, в отличие от книг, стоимость которых существенно снижалась даже из-за мелких пятен на форзаце или незначительных потертостей на корешке, вмятины, исторические места поселения моли и следы патины на оружии гарантировали подлинность объектов и потому только повышали их ценность.

— Господин в пятом ряду с края участвует? — Мадам Мербуш кивнула в сторону Шилля, и все с любопытством повернулись к нему.

Букинист вздрогнул и поднял вторую руку, словно сдаваясь.

— Нет? Тогда повторяю, сорок шесть тысяч евро — стартовая цена за эту русскую гусарскую саблю восемнадцатого века. Кривой однолезвийный клинок длиной восемьдесят четыре с половиной сантиметра, гравировка барон Киприан Антонович Крейц, рукоять с золотым обкладом и инкрустацией, в очень хорошем состоянии.

Публика состояла в основном из мужчин в возрасте, и большинство из них вырядились так, словно явились на собрание аристократов-лесовладельцев или съемки фильма о нем, — в лоденовые пальто, твидовые костюмы, полосатые пиджаки от «Бёрберри», дополнением к которым служили карманные часы на цепочке, французские манжеты и булавки для галстука, причем последние в основном были ржаво-коричневого и зеленого цвета. Помимо этих представительных господ, в зале присутствовали мужчины в кожаных куртках (одна даже немного засаленная) и жилетках, дамы в деловых костюмах, а также молодые бизнесмены в простых голубых рубашках — один из них в эту минуту сделал ставку.