Угостив всех пионеров конфетами, у меня были, пока матушка Саши качала на руках внучку, те знакомились друг с другом, ну и загнав машину во двор, ворота были, стал с помощью пионеров переносить вещи в дом, а потом фотосессию устроил, я же в форме был, при наградах. Китель от этого ух и тяжёл. В общем, обустраиваемся. А дальше будем жить. Вот только как бы сказать матушке Саши, что я тут задерживаться не буду, оставляю ей внучку и исчезну надолго? А сказать придётся. Ничего, я что-нибудь придумаю.
Эпилог.
Сдержав стон, я открыл глаза, изучая голубое небо, запачканное дымами горящей техники. Да и по шуму боя и вони понял, что снова на войну вернулся, горела техника, с людьми внутри, горелым мясом тоже воняло. Ну а что я скажу, в теле Саши Савельева я прожил почти восемьдесят лет. Ну да, столетний рубеж преодолел. Умер в возрасте ста четырёх лет на окраине Туапсе, где проживал последние годы. Вообще я много путешествовал, но часто бывал в Туапсе, дом у меня там. Чуть позже семью завёл, все же матушка Саши нашла ту, на которую у меня сердце дрогнуло. И ведь долго прожили вместе, троих детей народили. Ксюша уже взрослой к тому моменту была, школу закончила, второй курс пединститута. Отличная послевоенная жизнь, ни одного не убил человека, я слово держу, война закончилась, и всё, не убиваю. О, калечил, инвалидами делал, это много и часто, но все они остались жить. Тут порядок. Самая долгая моя жизнь из всех. Впрочем, ладно, воспоминания хорошие, приятные, но не буду об этом, смысла не вижу, главное я прошлым доволен, этого достаточно, вернёмся к настоящему. Пока же я мысленно пробежался по состоянию тела. Ныли голова и нога. Подняв руки, изучая их, почти чёрные от пороховой гари, в масле, каёмка чёрная под ногтями, снял шлемофон с головы, и стал ощупывать место повреждения. То, что шлемофон танкиста был, я отметил мимоходом. Вполне логично. Лётчиком был, осназовцем, пусть и недолго, был, артиллеристом, стрелком и моряком тоже. Остались танкисты.
На голове не рана, гематома, скорее всего чем-то прилетело по макушке, даже шлемофон не спас. А вот ноге досталось серьёзнее, я сел, в траве, осматриваясь, заодно ощупывая мокрую от крови штанину комбеза, и тут же лёг обратно. Немцы приближались. Не Вермахт, с закатанными по локоть рукавами френчей, и автоматами, как их любят показывать в фильмах. Нет, танки двигались, лёгкие «чехи», видимо так не боялись подрывов боеприпасов нескольких горевших советских танков. Четыре коробочки рассмотрел, что ревя движками к нам катили, стреляя на ходу, в прикрытии две или три самоходки, я не понял. Вообще приятно вернутся в молодое тело, лет двадцати, из старого немощного, энергия так и била из меня. Отсутствовали хранилища, опция големов, к которым привык также, как имею привычку дышать. Как-то пусто без них, но буду ждать, когда запустятся. Одно или два. Как повезёт. Инопланетян в этот раз нет и всё с нуля придётся начинать, что меня скорее радует, чем огорчает. Итак, пока я поискав по карманам, найдя платок, бинта не было, перевязывал ногу, а рана пулевая, кость не задета, по сути в бедро попали, платка хватило перевязать, большой, ну и опишу где оказался, что успел понять из мимолётного взгляда и ощупывания себя. Это сто процентов сорок первый. Для начала под комбинезоном гимнастёрка оказалась, в такую-то жару, тут металл плавиться, с петлицами, в которых сержантские треугольники. Потом лёгкие «чехи», к сорок второму их выбили, и немцы их у чехов больше не брали, те стали самоходки выпускать и спецмашины, тягачи. Потом самоходки с коротким стволом, «окурком», как говорится. Тоже знак. Ну и советские танки, на поле стояло и часть горело, восемь «Т-26». Вдали дымил город, окраины видны, редкие рощицы и посадка. А город я сразу узнал. Брест, за ним пожары в Крепости.
Как видите, мои дедуктивные способности ясно дали понять, что сегодня идёт начало войны, двадцать второе июня сорок первого. А ещё жопа подаёт сигнал, что стоит отсюда убраться подобру-поздорову и где переждать. Когда заработают хранилища, я даже предполагать не желаю, потому как те у меня работают не пойми как, и в принципе могут одно, или два, запуститься через два дня, или четыре дня, а могут и через два месяца. Я не жалуюсь, просто описываю. Полз недолго, приметив воронку, и солидную, тут похоже гаубицы работали, сполз в неё, и замер на дне. Всё, я в домике. Немцы сюда не сунуться, пока не прогорят все танки, их сюда не заманишь. Вот и надеюсь до темноты продержатся. Хотя без воды будет тяжело. Шлемофон я прихватил, так что сев в воронке, глубины хватит, но привстать не получится, уже видно будет, и стал стаскивать сапоги и комбинезон, сняв повязку. Красноармейских шаровар я не обнаружил, нательное бельё, гимнастёрка и сапоги, с шлемофоном, да и всё. Ну ремень с «Наганом», это тоже. Кстати, оружие приготовил, даже откопал ямку, сделал нычку, туда в него из карманов всё прибрал и засыпал землёй. Если вдруг меня обнаружат. Платок на рану снова наложил, остался в нательном белье. Хотя и в нём жарко было, подложил по голову шлемофон, лежал и размышлял. Обезвоживание, и сильное, да слабые позывы голода не особо мешали. Выживать конечно буду, я же по сути теперь бессмертный, постоянный перерожденец, что только радовало, люблю новое, хотя то, что меня постоянно на эту войну отправляют, без сбоев, уже немного досадно было. Что-то нового хочется. Впрочем, я прожил немало времени, эта война уже почти стёрлись из памяти, поэтому не прочь снова её пройти. И без планов, с моряком Савельевым сработало, плыл по течению, вот и тут также поступлю.
Чуть позже я заставил уставшее тело уснуть, нужно силы для ночи, и смог это сделать, тем более шум боя сдвинулся и уже не так мешал. Действительно уснул.
Проснулся ночью. Проверил рану, ныла, но пока не кровит, однако главное вокруг темнота, яркие звёзды на небосклоне и меня не обнаружили, что радовало. Дальше натянул гимнастёрку, комбинезон, сапоги надел, морщась, в рану отдавало, шлемофон, ремень застегнул, но револьвер, проверил, заряжен, сунул в карман. Пять запасных патронов и всё. Вот так встав, выбравшись из землянки, похромал, и довольно сильно, к советским танкам. Подбитым. До своих долго идти, нужна техника. Поиск начну с этих восьми бронемашин, кучно подбитых на перекрёстке полевой дороги. Ну и пока изучал, и осматривал, три танка горели, пять на вид целые, но это надо проверять, размышлял. Так вот, документы я изучил. Они были на имя сержанта Луки Ивановича Мартынова, командира танка. Тридцатая танковая дивизия РККА. Шестидесятый танковый полк. К моему удивлению я действительно нашёл целую бронемашину. В смысле, на ходу, просто башня прострелена и пушка повреждена. Нашёл и фляжки, жадно напившись, обезвоживание ушло. Потом у танка запустил двигатель, машина знакомая, достал такую из болота в семидесятых, восстановил и хранил, и развернувшись, покатил в сторону наших войск, куда и выехал уже через десять километров. Остановили, светя фонариком, уверенно, видно, что свой. А когда командир осветил пару бойцов рядом, и сам понял, свои. А то до этого вроде немцев проезжал. Дальше опознался. Машину сдал, как раз моя дивизия тут, повезло, меня после опроса к медикам, рану промыли, зашили и в тыл. Амнезию разыграл, так что уже через два часа с санитарной колонной, на шести грузовиках нас в тыл. Накопилось столько раненых. Да, эта была ночь с двадцать второго на двадцать третье, я был прав.
Отвезли в Кобрин, тут был госпиталь армейского подчинения и стали распределять по койкам. Надо сказать, их мало осталось, за день боёв много раненых было. Вот тех, кто ранен легко, меня таким признали, оставили, а тяжёлых грузили и увозили к железнодорожной станции, там вроде формировался санитарный эшелон, что на Минск идёт, но это под вопросом, где-то дорога разрушена и дойдёт ли он, поди знай. А на следующий день паника в городе, стрельба на окраине. Штаб Четвёртой армии эвакуировался. Это ближе к вечеру, часть медперсонала разбежалась, но оставшиеся, выдавая документы и справки о ранении, советовали своими силами уходить, так что я забрал красноармейскую книжицу, справку, мне шаровары выдали, и я ещё попросил в гардеробе шинель и вещмешок. Не отказали. Не в комбезе же ходить, а без шинели ночью тяжеловато, и сильно хромая, покинул город. Да, я на кухню госпиталя заглянул, мешок с хлебом приметил, в вещмешок три буханки убрал, кочан капусты, пучок моркови, нашёл немного консервов, прибрав, небольшую кастрюльку, соли, и покинув госпиталь, двинул на выход. К наступлению темноты я укрылся в густом кустарнике на берегу мелкой речушки, тут до окраин города километра два было, подобрал ветки для костра, кастрюльку поставил на два камня, между ними развёл огонь, спички и складной нож остались от прежнего владельца тела, ну и сварил овощной суп, потом с хлебом поел. Слушая гул моторов, немцы заканчивали перегонять технику в Кобрин, взяв его под контроль, я раскинув руки лежал на песке пляжа, и любовался ярким звёздным небом.
