Никто ничего не вякнул.
Минуту спустя появилась опрятно одетая служанка и вежливо попросила меня обождать одну минуту в зале, затем, обращаясь к пяти федеративным дамам, сидевшим на полу, объявила, что сеньора не может их выслушать ранее, чем после обеда, и приказала им прийти позже. Вот и славно!
«Ходоки» повиновались, но одна из них, уходя, бросила жгучий злобный взгляд на меня, невольного виновника их неудачи. Но я сделал вид что ничего не заметил, ни разу даже не взглянув на странных посетительниц свояченицы президента Аргентинской Конфедерации.
Прислуга удалилась, а революционный солдат, не получивший никакого приказания, счел себя вправе усесться на полу приемной.
Между тем, в соседней комнате донья Мария-Хосефа спешила отпустить двух служанок, с которыми она беседовала. При этом она складывала в кучу более двадцати поданных ей сегодня поутру прошений.
Прошения сопровождались разными подарками, в числе которых утки и куры, толпившиеся в передней, занимали не последнее место; все эти прошения она должна была передать лично его превосходительству президенту, хотя отлично знала, что Рохас даже не взглянет на них.
Тут надобно заметить, что в народе уважительно прозвали Рохаса Ресторадор. То есть Реставратор законов. Это произошло потому, что народ Аргентины до смерти устал жить в условиях революционной анархии, изнывая от беззакония. А Рохас под бурные аплодисменты заявил, что восстанавливает законы, действующие при испанской монархии. К полному удовлетворению всех граждан страны. Так что прозвище Ресторадор стало упоминаться даже в официальных документах.
И вот дверь зала отворилась, и я по-демократичному сумел пожать сальные, грязные пальцы давно не мытых рук товарища Марии-Хосефы.
Это была маленькая, худенькая женщина с хитрым лицом и крошечными глазками, горевшими каким-то мрачным огнем и никогда не останавливавшимися ни на чем, а постоянно бегавшими из стороны в сторону. Почти нечесаные волосы, обильно тронутые сединой прикрывала огромная наколка из ярко — красных лент. На шее висел крест, прикрепленный к великолепному ожерелью, каменья которого распространяли волшебное сияние.
Ей было не более тридцати девяти лет, но под влиянием пожиравших ее страстей, что обильно поят землю кровью, она состарилась настолько, что казалась почти старой женщиной.
— Ба! Какие люди! — так, по-простому, начала свое приветствие глава ЧеКа столицы. — Как приятно видеть, что к нам так просто граждане приходят в гости! На огонек. На чашку мате! А то последнее время наш Буэнос-Айрес изрядно обезлюдел. Такое впечатление, что все стали скрытыми унитаристами, потому что теперь их сразу узнают по замкнутому образу жизни. А знаете ли вы, почему эти дураки и дуры заперлись у себя?
— Нет, сеньора, откуда же я могу это знать?
Отвечая, я не смог скрыть легкий оттенок иронии.
Глава 5
— Они запираются и не высовывают носа на улицу исключительно потому, что не хотят надевать установленного красного федерального знака, — уверенно резанула правду-матку товарищ Мария-Хосефа, — да еще из опасения, что их не обольют дегтем. Что за ребячество⁈ Я бы гвоздем приколотила им эти знаки к головам, чтобы они не могли их снимать ни дома, ни… Ах, да ведь и вы, Яго, не носите красного знака так, как это требуется.
При этом выпаде черты лица свояченицы диктатора из искусственно благодушных внезапно превратились в повелительные…
Ну вот, меня же еще и в контрреволюции обвинили. Хватит, уже наносился всех этих красных галстуков в пионерах, значков со знаменем в комсомольцах, и звездочек в пионерах. Уж на старости лет, то мне можно отдохнуть? Ах да! Все забываю, что мы тут только в самом начале пути! Еще не наигрались! Так что я бесстрастно ответил:
— Однако я ношу его, сеньора.
— Да, вы его носите, но так, будто его вовсе нет, так его носят унитаристы. Вы подаете окружающим дурной пример! Льете воду на мельницу врагов. Да я знаю, что вы из Европы, но это не причина, чтобы и вам стать таким же отвратительным, как все они, да, вы носите красную ленточку, но…
— Я его ношу, и это все, что я обязан делать, сеньора, — решительным тоном перебил я оседлавшего любимого конька и сдвинувшейся на этом нашу Фурию Революции. — Давайте перейдем ближе к делу. К моему делу.
Мол, знай свое место. Это не твое собачье дело. Хотя ты и близкая родственница вождя, но и я доверенное лицо Рохаса. Приближенный к телу советник. Ты обеспечиваешь ему власть, но и я могу дать ему большую власть.
В нашей стране контрастов уживается все: слова привета и проклятия, улыбка и злобные гримасы, дружеское рукопожатие и кулак.
И, кажется, что я немного перегнул палку. С женщинами нужно общаться больше с хитростью и лестью, потому что мне ответили:
— А что тут думать? Нападение на Вас конечно дело рук этих гнусных унитариев. И сейчас они пытаются бежать. Чтобы избегнуть рук правосудия. И, этому, конечно, помешать нельзя! Ведь берег так велик!
Странно. Чтобы это услышать, мне не стоило задерживаться в столице, да вдобавок, тащиться сюда. Ну почему всегда органы так увлекаются различной мишурой, диссидентами, но в упор не выполняют своих прямых обязанностей!
— Вы полагаете, что помешать нельзя? — с надеждой спросил я.
— Да, я так думаю.
— Но хоть какие-то шансы их обнаружить и схватить есть?
— Об этом не стоит беспокоиться, их, наверное, скоро разыщут, потому что у нашей полиции огромный опыт в подобных делах. Говорят, что сеньор Викторика обладает положительно гениальными способностями, — настаивала хитрая донья Мария-Хосефа.
Учитывая, что весь личный состав «полицейских орлов» Викторики, на весь огромный город составлял 25 человек, это выглядело как скрытая насмешка. Особенно если учесть, что большинство этих парней давно забили на службу. Переключившись на добывание себе взяток. Мол, сколько не трудись, всегда найдется еще один подонок, затаившийся в тени, готовый нарушить закон.
— А я всегда думал и полагаю, что и в данном случае вы будете несравненно полезнее, чем товарищ начальник полиции, — решил я немного польстить здешней главной энкаведешнице. — Я же знаю, что вы пользуетесь полным доверием регента.
Мол, пощади, царица! Целую ваши ноги!
— О, в этом вы можете не сомневаться! — подтвердила донья Мария-Хосефа, одной из главных слабостей которой было желание похвастать своими подвигами и покритиковать действия начальника сыскной полиции.
— Я вам верю, потому что это говорите мне вы, — убежденно сказал я, стараясь выпытать секреты этой женщины, — вы, конечно, послали сотню человек за ними в погоню.
— Нет, я просто послала за моим осведомителем, Кордовой, который выдал их, но эта скотина не знает всех имен, тогда я позвала сотрудников, они провели расследование, и вот прямо тут, на пороге, сидит тот, который доставил мне необходимые сведения… вот вы сейчас увидите… Пика-до! — крикнула женщина.
Вошел уже знакомый мне солдат и со шляпой в руке подошел к нам.
— Скажи мне, товарищ Пикадо, что ты можешь мне сказать об омерзительных и диких унитариях, который в ночь с 16 на 17 декабря вероломно напали на товарища Хуареца?
— Я знаю, что у них на теле должно быть несколько меток! — отвечал он со зверским выражением на лице.
Ну, тоже мне открытие. Что все пятеро оставшихся в живых из нападавших серьезно пострадали, я знал и без него. Хотелось бы узнать что-то новенькое.
То, что в органах сильно умных не любят, я уже понял. Пришлось продолжать работать «под дурачка». Выцеживая информацию по капле.
— Я полагаю, что раненые находится теперь на излечении у себя или же в других домах, а потому нет никакой возможности опознать их по ранам, — простецки высказал я свое мнение дилетанта.
Наживка сработала.
— Ах, молодой человек, — воскликнула донья Мария-Хосефа, — ведь эти раны дают мне три разных способа отыскать их!
— Три!
— Да, три, слушайте и учитесь: первый способ — доктора, делающие перевязки, второй — аптеки, доставляющие лекарства, и третий, — дома, в которых внезапно появляются больные, поняли вы теперь?
