* * *
Стручок посмотрел на часы.
— Что бы тебе такое… А, вот, — он привстал и расстегнул пиджак, открыв пряжку ремня. — Ремень, который я теперь ношу. Скажешь: «очередная китайская подделка с вьетнамского рынка»? А вот и нет. Скажешь: «купил в дорогом бутике и теперь хвалишься»? Опять не попал.
— Заинтриговал! — Торик подвинулся поближе и приготовился слушать.
— Ремень этот прямо при мне сделал огромный, просто нечеловеческих размеров негр в самом сердце Сицилии. Жалко нет его фотки, тебя бы впечатлило. Мужик офигенно колоритный: огромный во всех измерениях. Не жирный или тучный, но высокий, плотный и невероятно широкий. Представляешь? Это как взять борца сумо, убрать весь жир, надуть его немного, как матрас, и покрасить матово-черным.
— Представляю. Эдакая махина. А вокруг что?
— Жарит солнце. А он сидит посреди марокканского вида улицы на крохотном для него пластиковом стульчике и читает книжку. Я машинально туда заглядываю — есть такое у нас, хронических читателей…
— Есть-есть!
— И вижу: шрифт крупный, но совершенно нечеловеческий. Языками я давно интересуюсь и письменностей повидал всяких, и хинди, и китайско-корейско-японские иероглифы, и стройная арабская вязь. Но таких странных букв не видел никогда.
— Эх, жалко ты фоток не сделал.
— А на соседнем стульчике развешены ремни. Даже, скорее, заготовки: есть кожа — целая прошитая полоса, есть пряжка. Дырочек нет. Дырки он потом делает, уже на тебе, обхватив своими огромными ручищами. Сопит и что-то намурлыкивает, пока делает свое дело. Все быстро, недорого и заведомо по фигуре. Сделал, и все — можно выдохнуть и идти дальше.
— Ты так живописно все описал, я прямо увидел картинку. Так это Италия?
— Да, на самом юге, город Мессина. Уже почти не итальянская, а почти африканская местность и архитектура. Огромные слоны-мутанты магнолий. Огромные — с ладонь — цветы на кустарниках. И огромные негры, продающие самодельные ремни. Солнце бьет в глаза, жара, и лишь иногда ее перебивает бриз с залива, где неправдоподобно синие волны…
Зазвонил мобильник, и Стручок словно вынырнул из воспоминаний. Но прежде чем ответить на звонок, еще успел сказать:
— А ты говоришь: «ремень»!
* * *
— Откуда мне знать?! Внутренние тесты программа нормально отрабатывала, — Зоя заметно волновалась. — Но ведь там сам знаешь как: я делала так, как поняла из твоей спецификации. Которую ты написал на основании того, как ты понимаешь работу железа. Которое делал еще другой человек на основании своих предпочтений, пусть даже с учетом твоих пожеланий… Седьмая вода на киселе…
— Эй, ну ты чего? Я ведь тоже программист, все понимаю. На тестовом прогоне я видел, как твоя сопрограмма вмешивалась в работу генератора импульсов — очень мягко и аккуратно.
— Ну конечно. Это даже не скважность, это фаза и расфазировка. Там и должно быть все мягко. Но я все равно боюсь. Сам знаешь чего.
— Я знаю одно: конечный критерий истины — только практика. Или, как говорила моя бабушка, «не начнешь, так не проверишь, а проверишь — не поверишь».
— Мудрые слова. Ну что, готов рискнуть?
— Готов. Начнем с привычного и знакомого?
— Ога. Давай облачайся, располагайся и засыпай. Я тихо посижу рядом. Понаблюдаю.
* * *
…Я иду по полутемному коридору и слегка задеваю ладонью гладкую стену, выкрашенную темно-зеленой масляной краской. Пахнет жаренной на старом сале картошкой. Шурик Карасиков еще не потерял свою семью.
— Привет! — говорю я ему. Не могу не сказать: сценарий эпизода прошит намертво.
— Угу, — невнятно отвечает Шурик, сосредоточенно перемешивая кусочки в сковороде. Отвлекаться ему нельзя.
Четвертая плита, а справа от нее — моя дверь. Сейчас открою. Я лезу в карман брюк за ключом…
Ого, это что-то новенькое! Рука проходит сквозь ткань брюк почти без сопротивления, словно это ил. Я вроде бы продолжаю стоять лицом к своей двери, но в то же время осознаю, что уже развернулся и возвращаюсь назад, к выходу из барака. Прежде пустой коридор наполняется гомоном и призраками людей, сквозь тела и одежды которых просвечивает обстановка, но длится это недолго — они стремительно материализуются и оживают. Запах картошки переходит в душный пар — кто-то кипятит белье, что ли? Призраки уже полностью воплотились в людей, а меня неудержимо тащит к выходу.
— Здравствуйте, — говорю я худющей соседке Смирновой, проходя мимо нее.
Она не отвечает, ей некогда: она достает из маленькой кастрюльки темно-зеленое яйцо и прикладывает к нему листик сельдерея, чтобы остался красивый светлый отпечаток. На соседней конфорке Карасикова, мать Шурика, помешивает в ковшике что-то отвратительно-желтое и булькающее. Я разворачиваюсь спиной к стене, чтобы протиснуться и не толкнуть объемистую тетку, и вся сцена начинает блекнуть, съеживаться и переворачиваться. Нет, нет, Зоя, подожди! Мне интересно, что будет дальше. Разумеется, она не слышит, и… я вывинчиваюсь в привычную реальность, открываю глаза и вижу напряженный Зоин взгляд.
* * *
— Эй, ты как? — осторожно спрашивает Зоя, а сама внимательно смотрит ему в глаза, опасаясь найти признаки безумия. — Все в порядке?
— Более чем! Зойчик, у нас все получилось!
— Рассказывай! — нетерпеливо бросает она.
— Началось как обычно — со сцены с ключом. А потом все медленно и плавно переехало в другую сцену — подготовка к Пасхе там же, в бараке.
— В каком бараке?
— Ну, в смысле, у меня дома, в детстве. Но знаешь, что интересно? Сработала твоя концепция отрезков.
— Как именно?
— Сцена вроде бы простая, но сам я еще ни разу не попадал в нее при погружениях. Мы нашли ее только при движении. Ты оказалась права! А вообще — только не кидайся тапками, ладно? — в наших условиях можно говорить о скорости?
— Не поняла. Ты хочешь, чтобы мы быстрее работали над проектом? Я и так уже все что можно забросила…
— Нет-нет, Зой, не то. Я имею в виду скорость перемещения путника под воздействием твоей программы.
— А, ну нет, конечно. Какие там могут быть скорости? Там ведь нет линейного пространства!
— Но что-то же там все-таки есть?
Она прикрыла глаза, вспоминая. И затем мысленно переводя формулы и алгоритмы на язык, понятный простым смертным.
— Ну… есть. Мера вмешательства. В определенном смысле это похоже на скорость. Сейчас я подаю примерно один импульс коррекции на сто пятьдесят обычных, ровных.
— М-м… а по-человечески?
— Ну… я не знаю, как это еще проще сказать. При частоте 2,5 герца у нас получается одна поправка курса за минуту.
— Во-от, уже ближе к жизни. А по ощущениям получается, будто идешь пешком.
— Да? Такое только ты можешь оценить. Тогда можно условно сопоставить скорость в четыре километра в час.
— Образно говоря, сейчас мы научились не просто сидеть на месте ровно, а уже немножко ходить.
— Надо же! Это работает!
Торик взглянул на нее чуть пристальней. Щеки слегка раскраснелись. Глаза с неровно покрашенными ресничками широко раскрыты и блестят. Нос слегка морщится от улыбки, а кулачком правой руки она легонько постукивает себя по ноге, на которой сидит. Так вот как выглядит момент триумфа Зои. Хочется сказать ей что-нибудь ободряющее.
— Ты молодец, Зоя! Все рассчитала правильно. И тут уже я на сто процентов уверен — до тебя такого точно еще никто не делал.
— Перестань меня смущать! — она покраснела и прикрыла рот рукой, но в глазах светилось искреннее счастье. — Ну да, да, я сама до последнего не верила, что получится. Одно дело — строить модели, играть в математику, выводить системы дифуравнений, писать программы, что-то там про себя придумывать. И совсем другое — как поведет себя реальный живой организм и… Ох, не привыкла я еще говорить о таком. Как отзовется душа, воспримет ли наше воздействие.
— Мне нравится это «как в душе твоей отзовется», — улыбнулся Торик. — Ну что, теперь твоя очередь ходить по снам пешком? С какой точки начнем?
