А если о ней все знают, то, следовательно, и она обо всех знает.

Мои поиски неудержимой журналистки по всем редакциям столичных газет закончились тем, что мы устроили автогонки по Садовому кольцу. Вернее, гнался я на разбитом своем драндулете за мощной tojota, которая вела себя на дороге, как эмансипированная дама в светском обществе. Поскакать[272] мне удалось лишь с Божьей помощью. И крепких слов из народной лексики. В конце концов мне удалось подрезать импортную колымагу. С риском для собственной жизни. К счастью, реакция у журналистки и тормоза у автоигрушки оказались отменными. Впрочем, как и знания народной лексики. У приятной во всех отношениях Леночки Борсук, фурией вырвавшейся из коробки машины:

— Ты что, ангел мой! Совсем плох на голову и кое-что другое! Естественно, это перевод, чтобы уши обывателя не завяли. Как бананы на февральском морозе. — Смотреть надо, козел! Ты меня понял, дорогой товарищ, или таки не понял? — и хотела меня подушить из газового баллончика, чтобы, видимо, я вспомнил прекрасное детство и правила уличного движения.

Как известно, я никогда не обижаю женщин. Я их уважаю, как рыцарь без страха и упрека. И поэтому, сдерживая все свои чувства и руку, которая предательски нырнула за «стечкиным», я объяснился как мог. Хорошо, что меня в Конторе научили разговаривать с женщинами. Что-что, а понимают они меня с полуслова.

— Посидим, поокаем, — кивнула знаменитая журналистка на свой лимузин. — А я уж решила, что очередной пострадавший от слова…

— Неужели ещё кто-то обижается?

— А то нет! Народец звереет, а власть жиреет… Вчера была на свадьбе сынка одного «хлебного барона»…

— Не в качестве, надеюсь, невесты? — позволил я себе пошутить.

— Инкогнито, — хмыкнула журналистка. — Морды — во! — Покрутила рулевое колесо. — Ни стыда, ни совести. Пир во время чумы, ей-Богу. — Отмахнулась. — Ааа, что там говорить. Слова нынче как медный грош… — И почти без перехода: — Полина-Полина, разумненькая девочка… Самолюбивая… Ну, я от неё чего-то в этом роде ожидала, если честно. Ох, дурочка… — Покачала головой. — Наша ассоциация может подключиться…

Я поморщился: ассоциации создаются, чтобы пить пиво и писать красиво, и попросил вспомнить последние встречи. А вдруг Полина сообщила ей нечто такое, что тогда не просчитывалось?.. Не помню, пожала плечами Елена А.Борсук, когда это было. Какой журналист будет дарить другому золотую жилу?

Я вздохнул — можно было утешить себя уже тем, что я познакомился с интересным человеком. Но даже он не в состоянии помочь в такой патовой ситуации. Я было открывал дверцу теплого и уютного домика на колесах, когда журналистка сказала:

— Красный «шевроле» помню… возле ворот университета… После нашей последней встречи… Поля туда нырк, а там такой… крупногабаритный бычок… Я ещё удивилась, да-да, удивилась… Несоответствию…

— Такая пачка семь на восемь? — показал я размеры на себе. — Челочка борцовская…

— Не знаю, как челочка, но из бывших, похоже, спортсменов…

— Бармалей, — процедил я сквозь зубы.

— Что?

— Спасибо, — и галантно поцеловал руку. — Елена Анатольевна, если будет девочка… Еленой…

— Будет мальчик, — улыбнулась журналистка.

— Почему? — хмыкнул я.

— А мне так кажется.

— И мне так кажется, — рассмеялся я. — Всего доброго.

— Удачи, — пожелали мне.

Ура! Да-да, удача, кажется, поворачивалась ко мне лучшей своей стороной. Бармалей! Самая надежная рекомендация для компании, поставляющей за бесценок достояние РФ в заморский край, где главная платежеспособная карточка у части мужского населения недействительна.

Теперь задача упрощается — найти Бармалея, взять его за борцовскую челочку и попросить быть откровенным, как на исповеди. Захочет ли он исповедаться? Не знаю. Но, думаю, металлический, пахнущий солидолом и смертью ствол у виска будет куда требовательнее, чем всепрощающий, добренький, католический папа римский.

Нетрудно догадаться, что моим следующим культурным мероприятием было посещение «Националя». Москва мерзла от февральского, порывистого, мокрого ветра. Колеса автомобилей и прохожие месили грязную снежную кашу. Казалось, весь продрогший, сумеречный город потерял веру, что когда-нибудь наступят другие времена. Теплые. Как острова в океане.

Гостиница встретила меня праздничными огнями, нахохлившимися проститутками и строгими фельдмаршалами в ливреях.

— Эй, куда, молодой человек? — подал голос Алешка.[273]

— Батя, бомба в здании, а вы хавы пооткрывали, — пошутил я.

— Бомба? Какая бомба?! — обмерли стражи у дверей.

— Авиационная, — брякнул я.

Тут к отелю подкатили два патрульных «мерседеса» с новогодними сигнальными огоньками на крыше. Как бы в подтверждение моих слов. И я смог спокойно продолжить свой путь. В гостиничных лабиринтах.

Найти человека в здании несложно. Как бомбу. Главное, чтобы он имел место быть. Тем более если его окружение похоже на него самого. Правда, высоким интеллектом спортсмены-братцы не обладали и принялись выпытывать, кто я такой и зачем мне Бармалей. Выразительно при этом играя дубовыми битами, решив, наверное, что моя голова самый удобный предмет для игры в бейсбол.

Пришлось доказывать обратное. С помощью «стечкина», который ржавел без работы. Знал, что оружие отрицательно действует на детскую психику, но, увы, я не Ушинский, это правда. Надо сказать, меня поняли сразу и соединили через космос с господином Бармалеем. Тот вспомнил меня, и я был любезно приглашен на прием. Что само по себе было приятным событием.

Кабинет напоминал выставку спортивных достижений общества «Трудовые резервы» — кубки из дешевеньких сплавов, хрустальные горшки, на стенах дипломы в рамочках. Застывшая память прошлых побед. Хозяин кабинета не изменился — был уверенный, как бандит, и деловой, как государственный чиновник.

Мы сели за столик с видом на Тверскую, погружавшуюся, как океанский лайнер, в пучину мглистой, вечерней пурги. Я коротко изложил проблему. Бармалей задумался, как депутат над нуждами народа. И своими.

— Тухлое дельце, да, — покачал головой. — Меня же уроют в три минуты, если… Сам понимаешь, мужик, да?

— Не понимаю, — проговорил я.

— Эх, Поля-Поля, знал бы… — Вздохнул. — Нет, мужик, ты меня прости… Но шкура мне моя…

Тут раздался хлопок, будто открыли бутылку шампанского. Или далеко взорвалась авиационная бомба. Нет, оказывается, это «стечкин» проявил самостоятельность, выплюнув пулю в сторону музея спортивной славы. И весьма удачно. Хрустальная ваза, искрясь алмазными кусками, разметалась по кабинету.

— Ты что, мужик? — последовал тихий и грустный вопрос. — Я из тебя….

Я занервничал от угрозы, и вторая стекляшка разметалась по стене. Красивым бисером. Такие мишени во всех отношениях удобны — сразу виден положительный результат.

— Ну все, все, да! — заорал Бармалей. — Что тебе надо?

— А ещё есть «шевроле», — вспомнил я. — Люблю взрывать красивый тыхтун с вертуном.

— Ты — мент, да?

— Нет, товарищ, я куда хуже… Ты, детка, крутой, но я ещё круче, как кипяток… — Много говорил, правда, имею такую слабость, но что делать, надо уметь переубеждать собеседников. — Смотри, не ошпарь шкуру…

— Да иди ты…

— Говори, куда, говори, к кому, пойду, родной…

И в этот напряженный момент — тук в дверь. И, не дожидаясь разрешения, проклюнулся дубовый, как бита, колган[274] исполнительного лакея:

— Артем Борисович, эвакуация. В здании бомба.

— Что?!

— Да-да, бомба… Срочная эвакуация.

— Что за бред? — не поверил Бармалей и посмотрел на меня.

— И, может быть, под «шевроле», — хмыкнул я. — С дистанционным управлением. — И похлопал себя по куртке. Аккуратно, но с чувством. — Ну, что? Считаем до трех? Раз…

У моего собеседника был выбор: верить или не верить. Наверное, мои предыдущие действия убеждали в том, что предпочтительнее первый вариант, чем второй.