Начинало светать.

Вдруг общий крик ужаса огласил палубу… Огромная волна сорвала крышку переднего люка и залила трюм. Следующая сломала грот-мачту, штаги и ванты которой давно уже беспомощно болтались с кусками поломанных бортов на концах.

Отталкивая и давя друг друга, люди бросились к уцелевшей фок-мачте и полезли по вантам наверх, но маленький салинг мачты был слишком тесен для восемнадцати обезумевших от страха человек. Единственно, где можно было еще разместиться, это на брифок-рее, но на него забралось только четверо, сообразивших, что этой высоты было за глаза достаточно на четырехсаженной глубине, где тонула шхуна.

И вот, в то время как «Кама» медленно погружалась на дно рассвирепевшего моря, на салинге шел ожесточенный бой за место, за маленькую, призрачную надежду на спасение.

Кулаки, зубы, матросские ножи — все пошло в ход. Двое несчастных с отрубленными пальцами сорвались и пошли ко дну…

Василий Степанович стоял на вантах ниже всех и кричал изо всех сил, успокаивая матросов и приказывая им лезть на брифок-рей. Его никто не слушал.

Вот волны сомкнулись уже над палубой. Шхуна закачалась, накренилась на правый борт и пошла ко дну, но, ударившись о грунт своим плоским и тяжелым днищем, выпрямилась, оставив над водой верхушку фок-мачты с брифок-реем и салингом.

— На дне, на дне стоим! — кричал во все горло забравшийся наконец на рей Василий Степанович. — Идите сюда, всем места хватит!

Действительно, драться было уже не из-за чего. Когда наконец все немного пришли в себя и осмотрелись, то недосчитались десяти человек. Погибли лихой помощник командира Илья Федорович, оба механика, приказчик, два кочегара, повар и три матроса. Оставшиеся в живых командир, три кочегара и боцман-тюрк с семью земляками-матросами облепили салинг и брифок-рей, стараясь держаться ближе к мачте и вантам. Ветер заметно стихал.

Казалось, что разъяренное море, получив свою жертву, успокаивалось.

Грозные бурые тучи разорвались и унеслись к западу. Взошедшее солнце сияло с яркого синего неба, и только большие светло-зеленые волны перекатывались от края до края горизонта, на западной стороне которого виднелся маленькой красной черточкой страшный Чеченский маяк.

Положение сидевшей на мачте команды «Камы» было тяжелое и опасное.

Волны хотя не достигали обессилевших от борьбы, страха и холода людей, но так сильно били в дрожавшую под их ударами мачту, что она могла сломаться ежеминутно.

Заметить их могли только чеченские рыбаки, лодки которых теперь все были укрыты от бури в небольшой гавани за мелями.

На то, что их заметят с маяка и пришлют шлюпку, надежды было мало. Пароходы же, особенно в это время года, держатся гораздо мористее и пройдут, не заметив несчастных.

Василий Степанович не терял, однако, надежды.

Отрезав ножом большой кусок закрепленного вдоль мачты триселя, он с помощью боцмана поднял его горденем на самый верх стеньги, думая обратить этим внимание проходящих судов или маячных служителей.

Скоро в восточной стороне горизонта показался дымок и затем верхушка мачт парохода, но он шел так далеко, что с него, конечно, не могли заметить погибающих.

Другой пароход прошел часа через два несколько ближе, но тоже не видел их.

Мокрые, выбившиеся из последних сил люди застыли и окоченели в своих неудобных позах и полными отчаяния и ужаса глазами смотрели то на горизонт, где едва заметной полосой стлался дымок прошедшего парохода, то на маяк, одиноко торчавший на невидимой с мачты песчаной косе.

Вдруг рядом с маяком показались два белых пятнышка.

— Паруса! — закричал с салинга боцман. — Рыбаки в море выходят!

Все приободрились.

Начались разговоры, движения, шум. Нервы Василия Степановича окончательно сдали: он плакал.

Лодки приближались, лавируя против довольно свежего еще ветра.

Вот у передней уже можно различить острый черный нос с намалеванным рыбьим глазом, пестрые рубахи рыбаков. Один из них приложил руки ко рту и что-то кричит, но слов пока еще нельзя разобрать. Наконец первая лодка подошла.

— Бросайтесь в воду! — закричал с кормы высокий чернобородый парень в красной рубахе. — Не робьте, всех вытащим, а ближе подойти нам нельзя: либо лодку о мачту пробьет, либо мачту лодкой сшибет!

Сидевшие на мачте переглянулись в нерешительности…

— Братцы! — обратился Василий Степанович прерывающимся голосом к матросам. — Я вам покажу пример, хоть ни сил у меня нет больше, ни плавать я хорошо не умею… своя жизнь мне не дорога… только вот у меня журнал и казенные деньги — возьмите кто-нибудь, кто хорошо плавать умеет, там, коли Бог даст, спасетесь, доставите в контору — награда вам будет.

И Василий Степанович вынул из-за пазухи тетрадку журнала и толстый пакет с ассигнациями.

Боцман спустился с салинга.

— Давай, Василь Стипанич! Мы хорошо плаваим, давай! — И он почти вырвал оба пакета из рук командира.

— Возьми, — ответил совершенно изнеможенный Василий Степанович и скорее свалился, чем прыгнул, в воду…

Он сразу же пошел ко дну. Один из рыбаков бросился его спасать. С минуту оба были под водой. Наконец рыбак показался на поверхности, держа сзади за воротник едва живого Василия Степановича.

— Примай! — крикнул он, подплывая к качавшейся на волнах лодке, и трое дюжих товарищей вытащили обоих из воды.

Чья-то услужливая рука поднесла к губам несчастного командира бутылку с водкой.

— Хлебни!

Василий Степанович сделал глоток и закашлялся, но водка придала ему сил и согрела. Он сел на дно лодки и прислонился спиной к борту.

Вслед за командиром бросились в воду один за другим кочегары и благополучно доплыли до лодки.

Остальные продолжали сидеть на мачте.

— Прыгайте, штоль, — орал рулевой в красной рубахе, — а то ведь не будут ждать! Вот снова туча находит, гляди, опять погода разыграется!

Но матросы не думали прыгать. Они спустились на рей и, обступив боцмана, о чем-то оживленно спорили.

— Ах, анафемы, — выругался выведенный из терпения рулевой, — еще прохлаждаются!

— Прыгай! — заорал он во все горло и прибавил крепкое ругательство.

— Не ругайся, — ответил ему боцман, — поезжай себе с богом. Нас другая лодка возьмет.

— Петька, Микифор, брось весла, подымай паруса! — заорал разозленный рыбак и налег могучей рукой на румпель, поворачивая лодку в полветра.

Василий Степанович понял, что было причиной нежелания матросов спасаться на одной с ним лодке, и ему стало ясно, какую страшную ошибку он совершил, передав боцману казенные деньги. Напрасно он упрашивал рыбаков подождать и уговорить оставшихся.

Другая лодка еще была далеко, а ветер действительно начинал снова свежеть и крепнуть.

Быстро летела к берегу подгоняемая попутным ветром лодка, и скоро на месте, где затонула «Кама», едва вырисовывалась на вновь потемневшем горизонте тонкая мачта с перекрещивающимся реем, точно странный могильный крест, воздвигнутый неведомо как и кем в открытом море.

Люди чуть виднелись на рее черными точками.

Надвигался шквал…

Лодка, направлявшаяся на выручку оставшихся, была еще в миле от судна, она спустила парус, очевидно, на ней брали рифы.

Вдруг мачта с людьми исчезла…

— Пропали! — вскрикнул капитан и закрыл лицо руками.

Рулевой снял шапку и перекрестился…

Через час подхваченную попутным шквалом лодку вынесло в тихий песчаный залив. Рыбаки, пристав к берегу, высадили спасенных, дали им сухое белье и платье, напоили чаем с водкой и накормили.

К ночи вернулась и вторая лодка. Она не спасла никого: ни одного человека не виднелось на поверхности бушевавшего моря, когда она добралась наконец до места крушения. Жадность к деньгам погубила их всех.

Дня через два ветер стих почти совершенно, и отважные рыбаки доставили спасшихся на лодке в Петровск.

Долго болел после этого Василий Степанович и, выздоровев, навсегда оставил морскую службу.

Перегрузивший же шхуну рыжебородый агент Петр Иванович скоро после крушения «Камы» получил повышение — должность агента в большом торговом городе, так как правление общества «Кавказ и Меркурий» оценило его «полезную коммерческую деятельность».