Когда мы были втроем, я старалась контролировать свои мысли, но было трудно не представлять нас настоящей семьей. Вот как бы все было, если бы я не уехала? Если бы Хейс в тот день прислал мне другое письмо, оказались бы мы все здесь? Вместе? Или он бы обиделся на меня за все, от чего ему пришлось отказаться? А я бы обиделась на него за его обиду?

— Хейс темпераментный.

— Он всегда был таким?

— Немного, но я помню, что у него было больше чувства юмора по этому поводу. Он кажется... ожесточенным, что ли. Не могу понять, в чем дело.

Тэг откусывает еще кусочек пиццы.

— Держу пари, ты не можешь дождаться, когда уберешься с его пути.

Я запихиваю кусок пиццы в рот, чтобы дать себе несколько лишних секунд на обдумывание ответа. По правде говоря, я наслаждаюсь нашим пребыванием здесь. Не то чтобы каждая минута была отпуском, есть много вопросов, на которые нужно ответить, и травм, которые нужно залечить, но быть снова рядом с Хейсом не так уж и плохо. Тэгу не обязательно знать обо всем этом, поэтому я киваю и продолжаю есть.

— Смотрите, кто пришел, — говорю я, видя, как Дэвид и Хейван направляются к двери патио с пиццей в руках.

Тэг наблюдает за ними взглядом заботливого родителя.

— Господи, парень выглядит лет на двадцать семь.

— Я же говорила. Привет! — говорю я, когда они присоединяются к нам.

Пока Хейван занимается знакомством, я замечаю нечто, от чего у меня перехватывает дыхание.

Я давно не видела ее такой счастливой.

Хейс

Я действительно не люблю людей.

Покупая пентхаус в этом здании, я рассчитывал, что семьдесят восемь этажей над улицей отдалят меня от человеческой расы. Разумная покупка. За все годы, что я здесь живу, мой дом был единственным местом, куда я мог сбежать, чтобы побыть в одиночестве.

До сих пор.

Одна из особенностей пентхауса — камеры наблюдения как у входной двери, так и на террасе. Я никогда не задумывался о том, зачем нужна камера в патио, которое находится в облаках, но полагаю, что это было задумано как форма страховки для домовладельца. Если бы кто-то пропал из патио, камера могла бы доказать вину или невиновность.

Сейчас, сидя в своей спальне с приглушенным светом, я просматриваю запись с камеры наблюдения на своем телефоне. Жаль, что я не вырвал устройство до сегодняшнего дня.

Я не видел, чтобы Несс откидывала голову назад и так смеялась со школьных времен. Что бы ни говорил этот Таггарт, это должно быть самое смешное дерьмо, которое когда-либо произносилось, потому что Несс вытирает глаза салфеткой. Хейван выглядит более комфортно рядом с этим засранцем, чем когда-либо рядом со мной. Я не понимал, насколько напряжены ее плечи и насколько расчетливой была ее мимика рядом со мной, пока не увидел, как она общается с этим гребаным парнем. Даже Дэвид выглядит так, словно отдыхает в своей собственной чертовой гостиной, а не с обычной напускной официальностью, которую демонстрирует мне.

Картинки, мелькающие на экране моего телефона, разжигают внутри огонь, который грозит прожечь меня насквозь. Почему бы не перестать мучить себя и не выключить эту штуку? Потому что горький гнев ощущается как старый друг. Знакомым спутником. Что-то гораздо более комфортное, чем нестабильность, которая мучает меня с тех пор, как в моей жизни появились Хейван и Несс.

Я обращаю внимание на каждое случайное прикосновение Несс и этого лохматого горца. Каждый теплый взгляд Хейван и его не менее заботливый взгляд на нее.

Внезапно сцена меняется, они хватают свои тарелки и исчезают из кадра. Я выдыхаю с облегчением, но в то же время мой разум кричит, чтобы они вернулись. Потому что пытка наблюдать за тем, как они счастливы без меня — это именно то, что нужно моему внутреннему мазохисту.

Я выключаю запись и бросаю телефон на кровать. Откинувшись в кресле, смотрю на дверь спальни, словно вижу ее насквозь. С той стороны доносятся отдаленные приглушенные голоса, и я представляю себе эту... семью... их троих плюс Дэвида, перемещающихся по моей кухне и наслаждающихся обществом друг друга.

— А чего ты ожидал? — ворчу про себя.

Несс устроила жизнь для себя и нашей дочери. Без меня.

Август всегда говорил, что такие мужчины, как мы, никогда не будут довольствоваться обычной жизнью. Мы слишком целеустремленные. Слишком амбициозны. Слишком ненасытны.

Ненавижу, что этот человек так хорошо меня знает. И еще ненавижу то, что причина этого в том, что я так на него похож.

Ненависть к себе заменяет гнев, который я испытываю при виде...

Двойной стук в дверь отвлекает меня от размышлений.

— Это я, — мягко произносит Несс с другой стороны. — Можно войти?

Я должен сказать «нет». Должен прогнать ее, сказать, что сплю или принимаю душ. Но буря дерьма, бурлящая внутри меня, отчаянно требует выхода.

— Да. — Я не уверен, что она вообще меня услышала, пока не щелкает дверная защелка и свет из коридора не проникает в комнату прямо мне в глаза.

Она колеблется, когда видит меня. Из-за яркого света за ее спиной я не могу разобрать выражение ее лица, но, судя по языку тела, она опасается войти в логово голодного льва. Действительно умная женщина.

«Уходи», — мысленно приказываю ей.

Ванесса заходит внутрь.

— Почему ты сидишь в темноте?

Я не отвечаю.

Она пересекает комнату, подходит к прикроватной тумбочке и что-то кладет на нее, после чего включает свет.

— Я принесла тебе кусок пиццы. — Она пересекает пространство между нами и ставит перед моими глазами стакан со скотчем. — И вот это.

Я беру стакан без слов благодарности и выпиваю содержимое одним глотком, затем передаю ей обратно.

— Хорошо, — говорит она, затем делает пару шагов назад и садится на мою кровать. — Что происходит, Хейс?

Я слизываю скотч с губ и обдумываю, как именно ответить.

— Ты расстроен. — Красивая и наблюдательная.

— Я же сказал, что не голоден, — огрызаюсь я. — А теперь убирайся.

Большинство людей, которых я знаю, выбежали бы из комнаты, дрожа.

— Хм... — Она скрещивает ноги, устраиваясь поудобнее. — Это из-за Тэга, да?

— Ванесса, — рычу я. Слыша, как она произносит его имя, мне хочется что-нибудь сломать. — Отвали.

Она смеется. Искренне смеется. Правда, не так беззаботно, когда откидывает голову назад и вытирает слезы с глаз. Этот смех больше похож на «ты жалкий засранец». И она не ошибается.

— Все еще так предсказуем. — Она опирается локтем на скрещенные колени и наклоняется ближе. — Знаешь, в чем твоя проблема?

— В странном мужчине, который играет роль отца моей дочери?

— Нет. Твоя проблема в том, что ты не говоришь о своих чувствах.

— Чушь собачья. — Я усмехаюсь. Громко.

— Ты даже не сталкиваешься с ними честным образом.

— И ты знаешь это обо мне по тем двум часам, которые мы провели вместе за последние семнадцать гребаных лет?

— Да. Знаю. Потому что ты вырос в семье, где чувства равнялись слабости. Единственные черты, которые подкреплялись — это успех и совершенство.

— Большое спасибо за анализ, доктор Фил. Теперь убирайся отсюда.

— Тебя не убьет, если поговоришь о том, что чувствуешь, Хейс.

Я наклоняюсь вперед, чтобы приблизиться к ней, и наполовину ожидаю, что она отступит. Но та этого не делает.

— Хочешь знать, что я чувствую?

— Лучше знать, чем продолжать гадать.

— Ты меня поимела!

— Что? — Наконец она отшатывается.

— Ты слышала. Ты лишила меня шанса на отношения с нашей дочерью.

— Мы снова об этом говорим? — Она хлопает ладонями по бедрам. — Да, Хейс. Лишила. Потому что ты так хорош в отношениях.

— Что, блядь, это значит?

— Это значит, что ты мудак.

— Ну да, по крайней мере, я не бросаюсь на первого попавшегося мужика, чтобы он помог мне вырастить ребенка, оставшегося без от...

Ее рука взлетает слишком быстро, чтобы я успел увернуться. Щека ужасно горит, а челюсть болит от силы пощечины.