К тому времени как мы уехали, я была эмоционально изранена, как будто провела тридцать раундов, играя в боксерскую грушу со своим сердцем.

Именно чувство вины дало о себе знать, когда Хадсон предложил Хейсу отвезти ее домой.

— Сегодня было... — Я выдыхаю, как будто весь день задерживала дыхание. — Очень много всего.

— У тебя измученный голос.

— Эмоционально.

— Мне жаль. Как поживает наша девочка?

— Спасибо, — говорю бармену и беру свой напиток. Большую его часть я выпиваю одним глотком. — Не знаю. Она выглядит хорошо, но со мной почти не разговаривает. Не знаю, сколько в этом показухи, а сколько реальности. Я беспокоюсь за нее.

— Она ближе к тому, чтобы захотеть вернуться домой?

— Думаю, ей нравится иметь семью.

— У нее всегда была семья в Маниту-Спрингс, — говорит Тэг.

— Ты понимаешь, о чем я. — Кровная семья.

Я хочу этого для Хейван.

Когда я узнала, что беременна, мой отец баллотировался в сенаторы и отстаивал консервативные семейные ценности. Родители беспокоились, что моя беременность повредит папиной кампании. Будучи строгими сторонниками принципа «за жизнь», единственным очевидным вариантом было отправить меня подальше на девять месяцев, где я бы родила ребенка и отдала его на усыновление. Они бы рассказывали всему миру, что я занимаюсь миссионерской работой в какой-нибудь стране третьего мира, где нет электричества, и я смогу вернуться без ребенка и сохранить их предвыборную кампанию без единого пятнышка.

Я согласилась. Пока не почувствовала, как Хейван впервые толкнулась.

Я поняла, что никогда не смогу отпустить ее. Поэтому переехала из учреждения в Денвере, куда меня отправили родители, в Маниту-Спрингс.

Люди в Маниту-Спрингс стали для меня единственной семьей. И хотя я благодарна им за это, мне всегда хотелось большего для Хейван.

Я потеряла Хейса и свою семью в течение нескольких месяцев, и хотя это было больно, я превратила эту боль в огонь, который придал мне решимости построить жизнь для Хейван и для себя.

— Хватит о моей драме. Что происходит дома?

Тэг вводит меня в курс всех последних сплетен маленького городка. Я отвечаю в нужных местах, но мои мысли витают в прошлом, наблюдая за реакцией Хейван и семьи Норт на нее. В их глазах светились гордость, благоговение и юмор по поводу того, насколько она похожа на Хейса.

Когда Хейван впервые улыбнулась, я чуть не упала в обморок от того, как сильно она была похожа на Хейса. Ей было всего несколько недель от роду, а крошечный комочек розовой кожи и темных волос был способен одним взглядом сокрушить мое сердце. В тот день я разрыдалась. Потом ожесточилась и поклялась никогда больше не плакать из-за Хейса Норта.

— ...потому что доставка пива опоздала.

— Хм... — Грызу свои оливки — самое большое, что я съела после йогурта, который был на завтрак сегодня утром.

— Ванесса. — В голосе Тэга звучит беспокойство. — Возвращайся домой. Ты сама на себя не похожа.

— Мне жаль. Знаю. Но я в порядке. Обещаю.

— Я скучаю по тебе.

Черт.

— По вам обоим, — уточняет он.

И что мне на это ответить? Я скучаю по нему, наверное. В том смысле, что мне не хватает кого-то, с кем можно потусоваться, поужинать, выпить, пообщаться. Но я знаю, что не скучаю по нему так же, как он по мне.

— Я поговорю с Хейван завтра и посмотрю, сможем ли мы принять какое-то решение о том, когда вернемся домой.

— Ты скучаешь по мне?

Почему он так со мной поступает?

— Ты лучший друг, который у меня когда-либо был. — Я верчу зубочистку и две последние оливки в своем бокале. — Конечно, я скучаю по тебе...

— Несс.

Я подпрыгиваю от звука голоса Хейса, раздавшегося у меня за плечом. Разворачиваюсь на барном стуле, и да, мне это не показалось.

Хейс стоит там, засунув руки в карманы, с пугающим выражением на своем дурацком красивом лице.

— Тэг, — говорю в трубку, все еще глядя на Хейса. — Я тебе перезвоню .

— Все в порядке?

— Да, нормально. Пока.

— Ван...

Я кладу трубку и поворачиваюсь обратно к бару, где кладу телефон экраном вниз рядом со своим напитком.

Хейс занимает место рядом со мной, и его глубокий голос вибрирует в воздухе между нами, когда он заказывает скотч.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришел поговорить с тобой.

— Как ты узнал, что я буду в баре?

Он принимает свой скотч с кивком.

— Удачная догадка. — Он делает глоток, и мой взгляд падает на его адамово яблоко.

Я целовала эту шею. Однажды в шутку поставила ему засос. На этой самой шее.

— Как твои родители? — Глупый вопрос, но это нейтральная тема. Я была единственным человеком, которому он рассказывал о сложных отношениях с отцом и о том, что его мама всегда ставила свой социальный календарь выше своих мальчиков.

Мы оба сидим лицом вперед, плечом к плечу, не глядя друг на друга.

— У Августа член больше, чем когда-либо, а Лесли делает третью подтяжку тела.

— Ого, — говорю я, потягивая свой мартини. — Сколько раз можно подтягивать тело, прежде чем ее грудь превратится в подплечники?

Я чувствую, как он смотрит на меня, и ощущаю запах виски в его сладком дыхании, когда он хихикает.

— Я предполагал, что это личный тренер помог ей нарастить мышцы плеч, но твоя теория имеет больше смысла.

— Приятно видеть твоих братьев такими счастливыми.

Он хмыкает в свой напиток.

— А Александр?

— Его не узнать. Уже давно ничего не ломал. Его жена, Джордан, она... ну, она — его чудо.

— Я рада за него. — Да, но я не могу игнорировать приступ зависти. Сегодня я видела любовь между Кингстоном и Габби, между Хадсоном и Лиллиан, и мне стало интересно, каково это — быть чьим-то чудом.

Увлекаясь своей собственной маленькой вечеринкой жалости, вспоминаю о Хейван. Она — мое чудо. И я поклялась провести остаток жизни в одиночестве, если это будет означать, что та будет в безопасности и счастлива. Жертва собственным счастьем кажется ничтожной по сравнению с ее. Хейван всегда была на первом месте, и ни один мужчина никогда не займет его.

Из дальнего конца бара доносится громкий смех: там пара танцует под инструментальную музыку, звучащую из скрытых колонок.

— Похоже, им весело, — неуверенно говорю я.

— Помнишь, как мы так танцевали? — Хейс смотрит на меня, и я чувствую его взгляд, как теплое прикосновение к моей щеке.

— Выпускной?

— Не выпускной. На парковке закусочной «У Мэгги».

— О, боже, да. — Я смеюсь от нахлынувших воспоминаний. Тогда Хейс открыл двери своей машины, и мы закружились в медленном танце под Bewitched, Bothered, and Bewildered Эллы Фицджеральд, играющую на его автомобильной стереосистеме. Мы танцевали, как будто были единственными людьми в мире. Когда пошел дождь, он не отпустил меня, и мы вместе покачивались под ливнем. — Это было неловко.

Он прижимается своим плечом к моему.

— Тебе понравилось.

Мои легкие сжимаются от его прикосновения.

Он, должно быть, замечает, потому что бормочет извинения.

Мы были так молоды и беззаботны тогда, до того, как жизнь обнажила свои клыки. Любовь — это все, что имело значение, и у нас ее было так много, что мы чувствовали себя неприкасаемыми. Какими же глупцами мы были. Слепые, наивные глупцы. Невидимый груз давит на мои плечи. Я беспокоюсь за свою дочь. Боюсь, что ущерб, нанесенный нашим отношениям, никогда не будет восстановлен.

На меня наваливается удушающая усталость. Я подпираю голову рукой.

— У тебя есть планы повидаться со своей семьей, пока ты здесь?

Еще одна тема, на которую у меня нет сил.

— Чего ты хочешь, Хейс? Почему ты на самом деле здесь?

Он кивает и не отрицает, что приехал по определенной причине.

— У меня есть предложение для тебя и Хейван.

Услышав, как он произносит ее имя, я испытываю шок.

Далее он объясняет план, по которому мы вдвоем должны остаться в Нью-Йорке на месяц. Жить в Нью-Йорке. С ним.