Тогда она не осталась. И была горда тем, что не осталась. А теперь, посмотрите на нее, беременную от Луиса, в этой испанской больнице. Последние месяцы были для Фрэнсис такими необычными, что она уже почти не помнила себя той, которой была раньше. А вскоре она опять станет другой, станет матерью, и у нее начнется новая жизнь.

После последнего приезда в Севилью Фрэнсис несколько недель прожила в квартире Аны. Первоначально планировалось, что она проведет это время в номере Луиса в его гостинице. Луис очень хотел этого, правда, сам собирался на этот период перебраться в Мадрид. Но неожиданно на пути этих планов возникло препятствие в виде Хосе. Он был в ярости от беременности Фрэнсис. Раньше он любил ее, даже восхищался ее остроумием, но теперь она вызывала в нем ярость. Хосе ничего не имел против того, чтобы у его отца была подруга. Конечно, подруга-англичанка – это что-то необычное, но Хосе мог смириться и с этим, но никак не с тем, что эта подруга забеременела от его отца и собирается рожать в Севилье, городе, где живет сам Хосе, где живут его мать и бабка, где Гомесов Морено знают и уважают. Для Хосе была невыносима мысль и о том, что у его отца скоро будет еще один ребенок. Пусть он еще долго будет только малышом, но когда-нибудь он может поставить под угрозу уже абсолютно привычное для Хосе положение единственного сына и наследника. Хосе не мог даже допустить мысли о том, что вся эта ситуация могла возникнуть по вине его отца. Это исключено! Значит, во всем виновата только Фрэнсис.

Хосе исключил встречи с ней. Он не отвечал ей по телефону. В ответ на просьбу Фрэнсис как-то повлиять на сына Луис заявил, что ничего не может поделать. Он грустно сказал ей:

– Ты должна была предполагать все это с самого начала.

Теперь он никогда не сердился на нее, был добр и внимателен, исправно звонил ей каждый день, справляясь о здоровье, но отклоняя все ее попытки поговорить по душам.

– Ты знаешь, что такое моя семья и что такое Испания. Если ты приняла решение, то должна быть готова к его последствиям. А ты отважилась принимать решения и за себя, и за меня.

– Мне казалось, что Хосе относится ко мне дружески.

– Он считает, что ты его обманула.

– Но Ана…

– Ана – это другое. Она мыслит более современно, чем Хосе, хотя и приходится ему теткой. Однако зачем я тебе все это говорю? Чего я волнуюсь? Ты знала, на что шла, Фрэнсис, ты знала. Я ничего не скрывал от тебя, я говорил все как есть. Почему ты думаешь, что если изменилась сама, то и все вокруг должно измениться в угоду тебе?

– Потому что происходящее со мной кажется мне таким естественным…

– Пожалуйста, не продолжай, – сказал Луис, – не надо.

Фрэнсис нагнулась и достала из стоящей на полу сумки два письма. Одно было от Барбары, другое от Сэма. В обоих речь шла о домах – новых домах, где они уже жили или собирались поселиться. Фрэнсис прочла письма несколько раз и каждый раз удивлялась тому, какое огромное ощущение спокойствия и поддержки они ей дают. Барбара писала, что ее квартира расположена в многоэтажном доме в Лэнсдауне, в хорошем районе. Квартира с балконом, очень солнечная, с красивым видом, открывавшимся из окон. После одноэтажного дома, конечно, раздражает необходимость подниматься по лестнице, но владелец скоро установит лифт, что будет очень кстати, когда Фрэнсис приедет с малышом. Часто приходит Уильям, приносит книги, цветы и необычные сорта сыра.

„Я думаю, он по-прежнему навещает и Джулиет, так что для него мало что изменилось. Тебя же, напротив, ждут большие перемены, и надеюсь, ты не будешь разочарована. В жизни часто так бывает: ты выбираешь что-то абсолютно подходящее для тебя, но потом вдруг с удивлением обнаруживаешь, что последствия твоего выбора оказываются не столь желанны. Но свою природу не обманешь, особенно если приходишь к ее пониманию в зрелом возрасте. Я думаю о тебе". Подписано письмо было: „С любовью, твоя мама". Насколько помнила Фрэнсис, Барбара с давних пор не любила, чтобы ее звали „мама", ей больше нравилось строгое слово „мать". Но Лиззи и Фрэнсис упорно называли ее „мама", потому что так называли своих и чужих матерей все девочки в их школе – „моя мама", „мама Линн", „мама Сэлли"… Конечно, для Барбары это было страшное слово. Действительно, никому бы и в голову не пришло считать ее образцом материнства. Но письмо получилось хорошее, теплое и, как ни странно, произвело на Фрэнсис большее впечатление, чем более, с первого взгляда, любящее, заботливое, однако и более жалостливое письмо от Уильяма, переполненное страхами за дочь. Письма от Уильяма не подразумевали наличия у Фрэнсис способности к ответственному, самостоятельному выбору и пониманию всех его последствий.

Письмо Сэма было очень милым и жизнерадостным. Он по-детски просто объяснил, что написание письма входило в его домашнее задание по английскому, и он подумал, что, кстати, мог бы написать это письмо ей. Сэм писал, что их будущий новый дом великолепен, поскольку вплотную примыкает к площадке для игр парка Ленгуорта. Кроме того, спальня Сэма будет расположена в своеобразном мезонине. Дедушка будет жить в комнатах, расположенных в боковой пристройке, а в гараже для мамы устроят студию. Сэм писал также, что ему купили новые футбольные бутсы с красными шнурками (разумеется, великолепные), а Дэйви начал учиться играть на скрипке. Он занимается дни и ночи напролет, и звуки его скрипки напоминают визги кошки, которую дергают за хвост. Гарриет сделала очень короткую стрижку, папа недавно переболел гриппом, а Алистер влюбился в новую заведующую школьной столовой. Сэм полагал, что Фрэнсис известно, что в Севилье выращивают великолепные апельсины, а вот футбольная команда у них отвратительная и не идет ни в какое сравнение с блестящими командами из Мадрида или Бильбао. В конце он написал: „Уф, 150 слов! Конец задания. Можно остановиться. Хорошего тебе малыша. С любовью, Сэм".

От Лиззи ничего не было, хотя ее рукой был надписан конверт с письмом Сэма. Не было даже маленькой приписочки на помятом послании от племянника. Обижаться тут было не на что – ведь Фрэнсис сама хотела, даже требовала, чтобы Лиззи оставила ее в покое со своими заботами. „Думай о хорошем, прекрати эти пустые разговоры, занимайся конкретными делами", – говорила сестре Фрэнсис. Вот теперь у Лиззи и появилось это дело в виде одного из старых домов эпохи короля Эдуарда, что вытянулись в ряд вдоль одной из сторон городского парка Ленгуорта. Задние дворы домов отделяла от парка липовая аллея, а с внешней стороны у них имелись одинаковые низкие двустворчатые ворота, выходившие прямо на улицу. От нового дома было легко добраться пешком и до школы, и до „Галереи", и до боулинг-клуба, членом которого теперь стал Уильям. Он вступил в клуб больше для того, чтобы поддразнить Джулиет, но неожиданно затея эта пришлась ему по душе. „Я даже обнаружил у себя некоторые способности к боулингу, – писал он в письме. – Спорт этот, конечно, не для героев, но он тоньше, чем ты думаешь".