– Детка, твоё платье готово, – с улыбкой сказала миссис Марч, держа в руке узкую лопатку, которой взрыхляла землю в горшке с бегонией. – Оно в коробке на столе.
Белль увидела белую коробку, перевязанную лавандовой лентой и, нетерпеливо развязав бант, аккуратно подняла крышку.
– Ох… – восхищённо выдохнула Аннабелль. – Вы всё-таки выбрали этот атлас… Он же такой дорогой… – и коснулась тонкой и нежной, струящейся как вода, переливающейся лавандовой ткани.
– Надевай скорее, – произнесла миссис Марч, вытирая руки полотенцем. – Сейчас я только дверь закрою.
Когда Аннабелль надела платье, миссис Марч попросила её повернуться, застегнула на спине потайную молнию и оправила длинные рукава.
– А декольте не слишком глубокое? – с беспокойством спросила Белль, придирчиво осматривая себя в зеркале.
Миссис Марч рассмеялась:
– Детка, это ты называешь декольте? – она показала на круглый вырез платья, слегка открывающий ключицы. – Не бойся, милая, – она ласково коснулась руки Белль. – Это платье достаточно скромное. А ткань и правда прелестная, – миссис Марч приподняла пальцами подол. – Подчёркивает фигуру. – И, кажется, заметив, что Белль вновь забеспокоилась, добавила: – Но целомудренно.
Аннабелль улыбнулась себе в зеркало, немного успокоившись.
Нежно-лавандовое платье струилось от талии до самого пола мягкими складками, красиво и переменчиво переливаясь при каждом движении. Расшитый бисером лиф обтягивал тонкий стан Белль, сияя в свете ламп. Длинные свободные рукава не скрывали изящества рук и заканчивались узкими манжетами, также украшенными бисером.
Прохладная мерцающая ткань оттеняла загар Белль, делала выразительнее её огромные карие, почти чёрные глаза. Лишь в такие моменты как этот, Аннабелль по-настоящему радовалась, что нечеловечески красива.
– И ещё сюда жемчужное колье, – сказала миссис Марч, в задумчивости склонив голову на бок. – И, конечно, волосы в причёску, – она приподняла собранные в тяжёлую косу каштановые волосы Белль, любуясь образом в зеркале. – А, и туфли! – вспомнила миссис Марч и, отпустив косу, пошла за другой коробкой.
Лавандовые босоножки на тонком каблучке с полупрозрачными бабочками на ремешках были восхитительны. Белль ужасно захотелось их примерить, но она знала, что на бал их точно не наденет.
– Миссис Марч, они прелестны, – произнесла Белль, взяв одну босоножку. – Но я не могу их надеть, – вздохнув, с грустью произнесла она и положила босоножку обратно в коробку. – Вспомните, что было на позапрошлый рождественский бал.
– В тот раз у тебя было платье чайной длины, – возразила старушка. – И сейчас уже все помнят про штрафы.
Белль снова вздохнула и твёрдо сказала:
– Нет. Я надену лодочки d'Orsay, которые купили к Молочному балу.
– Но ты их уже надевала на День города!
– Никто не заметит, – улыбнулась Белль. – Но босоножки я не могу… Это только людей дразнить.
– Значит, оставим на следующий раз, – решила миссис Марч.
– Вряд ли к Рождеству что-то изменится, – вздохнув, возразила Белль. – Лучше сдать их. Очевидно, они недешёвые. Расстегните, пожалуйста молнию, – и она повернулась к миссис Марч спиной.
Пока миссис Марч помогала снимать платье, Белль думала, что вряд ли когда-нибудь сможет выйти из дома в таких босоножках или в топе на бретельках, или в платье-комбинации, или короткой юбке. Каждый открытый участок её кожи – как красная тряпка для некоторых людей. Можно было бы, конечно, взять кого-нибудь из полиции в охрану, но зачем? К ней не позволят прикоснуться, но чужую похоть она всё равно будет чувствовать, а это ужасно неприятные ощущения. И ради чего? Белль обругала себя за то, что вообще об этом думает, надела своё закрытое лавандовое платье из джерси и, поблагодарив миссис Марч за помощь, пошла в зал заседаний.
Там уже собрались все члены Совета Основателей, кроме мисс Уэлш: крёстная Белль была на репетиции оркестра с хэллоуинской программой танцев. Мисс Уэлш давно не играла сама, и в этом году, как и в предыдущих, концертмейстером оркестра была одна из её учениц. Белль не хотела себе признаваться, но ей было обидно, что крёстная пошла поддержать пианистку, которая, очевидно, и так справится, а не Белль, свою крестницу, нуждавшуюся в поддержке гораздо больше: ведь сегодня на заседании вновь присутствовал судья Морган. Белль тут же укорила себя за эгоизм. Да, в присутствии крёстной, источавшей царственную уверенность, ей было бы легче, но она справится и сама. Мисс Уэлш была старой знакомой дедушки, и Белль знала и любила её с рождения, хоть порой крёстная казалась отстранённой и говорила притчами.
Белль вскинула подбородок и, сконцентрировавшись на текстуре ткани своего платья, прилегающего к коже, на тяжести косы, лежавшей на спине, и не позволила похотливым чувствам судьи Моргана проникнуть под её защитный барьер. Вот почему судья не любит свою жену?.. Она молодая, симпатичная, покладистая, души в нём не чает и недавно подарила ему сына, а он! Может, такие, как судья Морган не способны любить, и чары фейри тут не при чём? Не было бы фейри, нашёл бы другую девушку для вожделения… Хорошо, что остальные мужчины в Совете любят своих жён, иначе Белль бы не вынесла эти собрания.
Пока все рассаживались по местам и обменивались приветствиями, мистер Джонсон выразил мэру восхищение новой статьёй его дочери. Марина Купер изучала психологию в Оксфорде и вот уже два месяца занималась исследованием так называемого Элфинского синдрома. Его суть состояла в том, что, уезжая с Элфина, человек годами продолжает скучать по нему, ища повсюду его частички и мечтая вернуться, но вернувшись, его тянет прочь, потому что остров за годы разлуки стал для него слишком тесен. Но стоит уехать, и человека снова тянет обратно. Термин «Элфинский синдром» появился в узких кругах ещё лет двадцать назад, но впервые изучить его и рассказать о нём научному сообществу решилась Марина Купер в сентябре этого года. Её тут же забросали письмами со своими историями о взаимоотношениях с Элфином, создав ей большую базу для исследования. Белль вновь задумалась, а будет ли её тянуть домой, когда она уедет в Нью-Йорк?..
Мистер Купер был польщён оценкой мистера Джонсона и сердечно поблагодарил его. Он гордился дочерью и был рад, что теперь ею гордятся многие торнфилдцы. Затем он поприветствовал присутствующих и объявил Совет Основателей открытым.
Мистер Купер, мистер Свон, мистер Вуд и мистер Джонсон как всегда активно вступили в обсуждение, судья Морган не сводил с Белль глаз, а мистер Уайт и шериф Вольфген молчали, почти равнодушно наблюдая за беседой. Ледяное спокойствие Виктора Уайта и повышенная сосредоточенность шерифа нервировали Белль почти так же, как сладострастное внимание судьи Моргана.
Совет Основателей, как всегда, начался с обсуждения не самых интересных, но важных тем: количество запросов на туристические визы на Элфин, экспорт вина и сыров, требующий ремонта паром, необходимость после июньского землетрясения экспертизы вулканологов, участившиеся сбои мобильной сети, украшение города к Хэллоуину.
– Площадь Перемирия в этом году украсят декораторы из Лондона, – сказал мэр. – Мистер Голдинг уже всё оплатил.
– Это тот, который спонсировал День города в этом году? – уточнил Питер Джонсон, главред «Торнфилд ньюз», и пролистнул свой ежедневник. – И День осеннего равноденствия, – добавил он.
– И о котором нам ничего не известно, – заметил Джон Вуд, поджав губы.
Белль вспомнила, что отец Камиллы пытался узнать что-нибудь о мистере Голдинге после Осеннего равноденствия через свои адвокатские связи, но ничего не нашёл.
– Джентльмены, не всё ли равно, кто оплачивает праздник? – сказал судья Морган весело. Взглянул на Белль и подмигнул ей.
Она отвернулась. Его обритая наголо голова, хищный прищур, самоуверенная улыбка, кривящая тонкие губы, и вся его высокая и мускулистая фигура вызывали у Белль отвращение. Она скучала по тем месяцам, когда судья Морган, после того как она поцеловала его, лишился возможности смотреть на неё, но ещё больше по тем трём неделям, когда он вынужденно уехал в Плимут сопровождать жену на роды. Но вот теперь он вернулся и всё началось с начала. В таких случаях, как этот, Белль досадовала, что действие поцелуя фейри заканчивается, стоит тому, кого поцеловали, уехать хотя бы на две недели.
