Я бы и с адресом в руках не нашёл, но суровый батюшка двигался вперёд, прямиком вспахивая сугробы, словно бронетранспортёр. Он тут не первый год служит, знает — кто, где, что и как.
— От и на месте мы. — Отец Пафнутий пнул висевшую на одной петле чахлую калитку из трёх неструганых досок. Крохотный дворик, засыпанный снегом едва ли не по пояс, дом, или сарай, или свинарник, в общем, что-то низенькое, с плоской крышей, без окон, но хоть с дверью. Старенькой, обитой истлевшим дерматином и с ржавой ручкой. Замка или замочной скважины нет, да и от кого тут запираться…
Мы прошли внутрь дома, холодина там была как на улице. В крохотной прихожей нас встретила дородная женщина, прижимающая к лицу платок. Нет, не из-за потока слёз по усопшему, просто запах разложения чувствовался здесь уже неслабо. Святой старец, как всегда, прав, если б это тело принесли в тепло, в храм, то…
— Благословите, батюшка.
— А ты, как вижу, от Софья будешь?
— Софья Мишина, соседка Мартыновых-то, слева живём через дорогу.
— Сама от Виктора замёрзшего нашла?
— Муж мой нашёл. — Женщина подошла под благословение, поцеловав руку отца Пафнутия. — За ним-то из собеса прийти обещали. Уже вот час жду.
— Иди от себе с богом, — разрешил батюшка, осеняя её крестным знамением. — С отпеванием мы-то и сами управимся. А собеса, ежели от что, так Федор дождётся.
Софья Мишина закивала, улыбнулась мне и, пятясь задом, покинула дом покойника.
— Что ж от, паря, давай, что ли, за дело браться.
— Как скажете, отче. — Я помог ему снять тулуп и сопроводил в единственную комнату, где за отсутствием мебели как таковой на двух перевёрнутых ящиках стоял самый дешёвый фанерный гроб.
Тело усопшего уже начинало раздуваться, кожа была жёлто-зелёной, с синими прожилками и красными припухлостями, хорошо ещё он был одет, демонстрируя лишь лицо, руки и шею.
Мне трудно описать Виктора Мартынова, да и надо ли? Старый, худой, лысый пьяница, со следами всех мыслимых пороков на челе, судить его за прожитые годы тоже не мне. Бог с ним, надо двигаться пошустрее, чтоб управиться хотя бы за полчаса, хотя обычно процедура отпевания проходит час или чуть больше. Как правило, это зависит от самого священника, времени и места.
Отец Пафнутий уже был одет соответствующим образом, мне же требовалось подать ему псалтирь, положить покойному бумажную иконку Спасителя на грудь, поставить зажжённую свечу в скрюченные пальцы и прикрыть двери от сквозняка. Началось всё по устоявшейся традиции, а вот потом…
— Благословен Бог наш ныне и присно и во веки веков, — распевно начал батюшка, когда на плече покойника материализовался первый бес. Синюшный, аж едва на копытцах удерживается.
Я вздрогнул, автоматически хватаясь за рукоять нагана, но наставник не стал прерывать пения, а только подмигнул, дескать, действуй по ситуации, на меня не рассчитывай, тут у каждого своя боевая задача. Правильно, ему надо приложить все усилия по спасению этой, пусть и самой никчёмной, души, а мне — сделать всё, чтоб бес пьянства этому не помешал.
— Не помешали, во множественном числе, — вслух поправил я сам себя, потому что бесы вдруг стали появляться со всех сторон. Здоровенные, откормленные, могучие.
Пьянка явно не была единственным грехом бывшего партработника, тут нашлись и зависть, и предательство, и воровство, и чинопочитание, и насилие, и шантаж, и обида, и презрение, и драчливость, и наглость, и даже соучастие в убийствах, но венчал весь этот чудовищный легион неукротимый бес ненависти ко всему сущему! Да лысина Сократова, впервые вижу, чтоб столько всего и всякого понамешалось в одном человеке…
— Не отдадим наше! Гаси священника, бей бесогона-а!
Какой махач получился, пальчики оближешь. Отец Пафнутий изредка кидал в нашу сторону завистливые взгляды, старался максимально отрешиться от реальности происходящего и всецело концентрируясь на отпевании. Из гроба, из-под одежды, из ноздрей и ушей покойного продолжали лезть бесы! Я щедро разливал во все стороны святую воду и ругался матом, как нетрезвый ярославский извозчик. В сочетании со словами молитвы это имело просто убойную силу.
— …ибо нет человека, который жил бы и не согрешил…
— Пошёл раком в… ты… этикеточная, чтоб тебя… с разбегу по лбу!
— …душу раба Своего Виктора в селениях святых водворит…
— Ах ты… гнойный, разрисованный! Убрал мурло своё… от… раскоряченный, в… козлодранец!
— …вечная память тебе, блаженный и приснопамятный брат наш…
— Сука-а!
Когда язык во рту практически уже не ворочался, святая вода кончилась, а бесы нет, я схватился за проверенный наган. Плотность пархатой нечисти позволяла стрелять почти не целясь, и без того каждая серебряная пуля пробивала лбы трёх, а то и четырёх рогатых. Хорошо, что изобрели бездымный порох, а то бы мы здесь просто задохнулись в таком крохотном пространстве.
Четвёрка уцелевших бесюганов тем не менее с яростью отчаяния полезла врукопашную, но здесь их шансы на численное превосходство не оправдались. Драться я умел, и одним из моих учителей на практике был именно бес. Анчутка, может быть, и отличный повар, но тем не менее, когда мы с ним впервые «познакомились», он пришёл меня бить и, надо признать, отдубасил неслабо.
Наука пошла впрок. В полторы минуты я размазал всех четверых по стенам тонким слоем, как джем на тостах, добивая каждого контрольным ударом серебряного перстня в висок.
— Аминь, — распевным басом заключил отец Пафнутий, с явным удовлетворением осматривая поле боя за человеческую душу. — От умеешь ты проявить в себе меч Божий, паря! Хвалю! Сам таким был, да пора молодёжи от дорогу-то уступать.
Что я мог сказать в ответ? Не знаю уж, будет даровано грешному Виктору Мартынову божье прощение или нет, но постарались мы на славу. Побитые бесы валялись направо и налево штабелями, на моей памяти это было самое масштабное сражение с нечистью в Пияле. Конечно, не сравнить с той жуткой бойней в столице, куда нас заманила на переговоры коварная Якутянка, но всё же…
— Кажись от, Федька, какой-то шум во дворе?
— Проверю, отче.
Я вышел во двор. За редким заборчиком у калитки действительно фырчал старенький грузовичок и двое мужиков плюс шофёр в ушанке озабоченно смотрели на чёрно-серые в жёлтую крапинку клубы дыма, поднимающиеся над крышей домика Мартыновых. Видимо, бесы тоже желали уйти зрелищно, с максимальными спецэффектами. Ну, их право…
— Всё в порядке. — Я помахал рукой. — Можете забирать!
Шофёр уныло покивал, указывая на меня пальцем. Я для всего села странный Федька-монашек, женщин сторонюсь, живу в доме православного священника, дальше церкви и хлебного магазина не хожу, за девками не бегаю, с мужиками не пью, неинтересный тип, короче. Но именно это меня вполне себе устраивает! Старая северная Пияла для меня не спасительный приют, где хотелось бы провести старость, а именно школа.
Школа жизни, бытия, бесогонства, понимания своего места в мире. Я даже, наверное, по-своему люблю её, но предпочитаю быть ненормальным одиночкой, чем ценным кадром с точки зрения сельсовета или активных мамаш, пытающихся всучить хоть кому-то третью-пятую перезрелую дочь. Тем более что у меня уже есть девушка. Декарт мне в печень…
В смысле стоило хоть на минуточку задуматься о Марте, как сердце сковывали два стальных обруча — желание немедленно видеть её и одновременно боязнь за сохранность её жизни рядом со мной. Якутянка чётко дала понять, что третьего шанса она не упустит. А демоны обычно держат слово.
Домой шли неспешным шагом, высоко подняв голову, с чувством честно выполненного долга. Погода изменилась, ветер усилился и дул нам в спину, словно бы поторапливая. Возможно, кто-то нашёл бы в этом некие символы и подсказки, но я давно понял, что «умение читать знаки» относится к числу самых распространённых заблуждений всего человечества в целом. Люди истинно верующие в знаках не нуждаются, их Господь ведёт по жизни, а не размытая система намёков.
