— Ну, ну, — сказал Прохор Иванович. — Еще чего? Не ссориться! Тоже открыватели. Делить пока нечего. Особенного ничего еще не сделали, не даром хлеб едим — и то хорошо. А между прочим, — обратился он к Павлику, — тот ключ–то, номер два, нашли благодаря Гале все–таки. Так что, по справедливости ежели, Галина эта заслуга. А поющие пески… что ж… Никто их не открывал! Сами «запели», сами себя и открыли…

Павлик почувствовал себя окончательно несчастным.

До сих пор Павлик искренне считал, что поющие пески открыты им, Павликом. Но сейчас он вдруг подумал, что ведь собственно дядя Прохор первый услышал ночное «пенье» и разбудил его. А он первым вылез из палатки, и в этом, кажется, вся его заслуга. В конце концов открытие поющих песков оказалось чистейшей случайностью. Можно было бы не считаться с тем, кто первый обнаружил их «пенье», если бы Павлик первым, скажем, объяснил или хотя бы научно описал это явление? Но что он объяснил? И что он может сказать о поющих песках? Кроме того, что о них уже сказано другими?

Но тогда выходит, что единственное открытие, сделанное в результате направленных поисков, то–есть настоящее научное открытие, это источник № 2, и предсказанный Галей и ею же найденный. Той самой Галей, что возится с дневниками и по простоте душевной даже и не заикается о каких–то своих заслугах и корит Павлика не за отсутствие самостоятельных открытий, а за то, что он небрежно ведет записи.

Павлик и сердился на Галю и не мог не уважать девушку. Собою же он, естественно, был очень недоволен.

Шла третья неделя жизни исследователей в песках.

Давно ли они ехали в эту пустыню в составе экспедиции и их окружало безмолвие, а сейчас в воздухе довольно часто раздавался гул моторов. Самолеты летали ежедневно: по воздуху здесь было легче сообщаться, чем по земле.

— Может быть, уже и селитру возят, — сказал Павлик, глядя на небо, — как возили серу из Кара–Кумов. Тут, в самой глубине пустыни, богатые залежи селитры нашли. Конечно, азотные удобрения делаются теперь и искусственно. Но зачем же от природных отказываться? Тем более, что добываться селитра будет фактически даром — за счет солнечной энергии. И пойдет она на поля и сады здесь же, в пустыне, в оазисы, на орошаемые участки, куда удобрения сейчас приходится завозить издалека. Может быть, для опытов и возят сейчас первые партии селитры.

Поляков пробыл у них слишком недолго, и они не успели его обо всем расспросить. С тех пор к ним заглядывали другие работники экспедиции — но всё проездом, долго у них не засиживались. В пустыне было много других, более важных участков работы, и их скромный наблюдательный пост не привлекал особенного внимания.

Они давно не видели газет, их «точка» не была включена в рассылку. Однако из «последних известий» по радио они знали, что скоростное строительство комбината на месторождении селитры в пустыне уже начато. Страна большая, строек много, — о селитровом комбинате говорилось кратко. Сообщалось, что запасы оказались очень богатыми, разработка запроектирована по последнему слову техники. Не решенным окончательно оставался вопрос об источниках воды. Предполагалось использовать подземные воды; споры шли о том, как лучше это сделать.

Теперь обитатели маленького лагеря поняли, почему их запрашивали часто о воде из штаба экспедиции. В пустыне бурили десятки скважин на воду, гидрологи устанавливали общую картину простирания водоносных горизонтов под песками.

Неудивительно, что их оставили дежурить у открытых источников, — их наблюдения дополняли в чем–то общую картину подземного стока, которую вычерчивали где–то далеко гидрогеологи на листах ватмана.

Было очень интересно и неожиданно узнавать о стройке в пустыне по радио–известиям из Москвы — в самых общих чертах — и по запросам из штаба экспедиции, наоборот, очень специальным и затрагивающим только мельчайшую крупицу огромного и сложного целого.