Эти слова показывают, что благодаря Нансену мысли о Гренландии, занимавшие ум Кнуда Расмуссена, подвигли его к великим приключениям и славе. Если верить этой цитате, отождествляя себя с Нансеном, Кнуд чувствовал, что он более датчанин, нежели гренландец. Даже если содержание цитаты не охватывает в полной мере эмоции 1888 года, оно вполне указывает на путь, который Кнуд Расмуссен пройдет много лет спустя, что тоже не менее важно.

Нет сомнений в том, что отец понимал ценность, которую представляет собой для сына изучение окружающей среды и предметов, разделяющих жизнь и смерть. Во время официальных визитов отца, сопровождая его, Кнуд знакомился с условиями жизни в этих краях, однако была лишь одна вещь, на которую отец не давал Кнуду разрешения, – плавание на каяке, который он считал ненадежным средством передвижения. И эта мысль преследовала Кнуда всю оставшуюся жизнь. В отличие от собачьих упряжек, он так никогда и не научился хорошо управлять каяком, но об этом мы расскажем позднее.

О том, каким знатоком санной езды он являлся, можно узнать из воспоминаний Кая Биркета-Смита: «В манере езды и управления собаками у западных гренландцев и полярных эскимосов имеются небольшие отличия: у последних хлысты длиннее, да и крепление совсем иное! Несмотря на то что Кнуд провел зрелые годы в совместных путешествиях с полярными эскимосами, используя тип саней, более подходящий для длительных поездок, он навсегда сохранил манеру управления, усвоенную им еще в детстве».

Вот как описывает поездку пастора Расмуссена по округу датский художник А. Риис Карстенсен, побывавший в 1888 году в заливе Диско: «Вместе с нами поехал и сын священника, мальчик 10 лет. Родился он в Гренландии и, естественно, в совершенстве владел эскимосским языком. Этот смышленый ребенок находился в окружении местных жителей, чье общество предпочитал всем остальным и кому всегда пытался помочь». Уже в детском возрасте Кнуд Расмуссен был прекрасно знаком со страной и ее языком.

Много лет спустя Кнуд с благодарностью мысленно возвращался к тем поездкам: «Уже в зрелом возрасте во время своих экспедиций я множество раз испытывал ту же радость от колеи, от гор, от солнца и скорости, как и тогда, когда, будучи маленьким мальчиком, впервые получил разрешение управлять собственной упряжкой, сидя вместе с отцом в санях, неизменно сопровождая его в путешествиях. Не раз я в глубине души благодарил отца за то, что он в мои ранние годы возлагал на меня такую ответственность, позволяя соприкоснуться с реаль ной жизнью».

Понимание реальной жизни также включало осознание своей принадлежности к государственной службе, организованной для управления эскимосами, – и Расмуссен сумел приспособиться и к этой части бытия.

Отношение датских официальных лиц в Гренландии к местному населению всегда строилось на четком принципе: они и мы. Отправной точкой служила собственная правота, «мы» – вместе с нашей культурой, образованием, знаниями и христианством, в то время как «они» должны были лишь получать то, чего им не хватает. Даже если это не сразу удавалось, очевидно было, что «наше» мышление было всегда правильным. И чем выше человек поднимался, тем более нецивилизованными и дикими в его глазах становились язычники.

Кнуд Расмуссен усвоил подобные представления еще в детстве, впрочем, немало фактов говорят о том, что его отец их также разделял. Тогда же, во время детских игр с гренландскими друзьями, он сумел настолько приблизиться к их культуре, что это расстояние значительно уменьшилось. Хотя полностью так никогда и не исчезло.

Выехав из Якобсхавна в южном направлении, оставив далеко позади церковь и высокий пасторский дом, он на протяжении долгого времени мог наблюдать за айсбергами большого ледника. Проводив его в дорогу, затем и они исчезли из виду. Остались только детские воспоминания о Гренландии, Калааллит Нунаат, «Земле людей». И в душе поселилась тоска.

Когда Кнуду исполнилось двенадцать с половиной лет, отец получил отпуск и вся семья отправилась в Данию, где Кнуда нужно было определить в школу. Отец Кнуда когда-то учился в Херлуфсхольме – предполагалось, что и сын пойдет по его стопам. В качестве вступительного экзамена Кнуд получил задание написать сочинение на тему «Весенний день в лесу» и с треском его провалил. Вероятно, это больше говорит о теме сочинения, чем о способностях мальчика и тем более о причинах провала. Отец был расстроен не меньше сына, хотя последний печалился по большей части из-за огорчения отца.

Семья временно проживала в здании Блогордской семинарии и оттуда переехала на Фэлледвай. Кнуд поступил в латинскую реальную школу в районе Нёрребро. 8 июня 1893 года семья вернулась в Якобсхавн, а ему самому из-за учебы пришлось остаться в Копенгагене. Мальчика поселили в доме на улице Нёрреброгаде, принадлежавшем одному из друзей семьи, виноторговцу Петеру Йоргенсену, который проживал там вместе с семьей. Вскоре после этого Кнуд уехал в Ютландию. План заключался в том, чтобы на время летних каникул отправить его в городок Айдт неподалеку от Хаммеля к тете, которая была замужем за ветеринаром Нильсеном.

Приехав, он почувствовал себя плохо, а на следующий день совсем слег. В Хаммель отправили посыльного, и явившийся окружной доктор Шлейснер озвучил диагноз: менингит. Болезнь Кнуда оказалась серьезной, он страдал от сильных болей и периодически терял сознание. Но ему удалось выздороветь. Уже через две недели после того, как он встал на ноги, благодаря своему ненасытному аппетиту он был уже исполнен таких сил, что мог бы пешком дойти до рая. Однако болезнь отняла у него уйму времени, поэтому в Копенгаген он вернулся уже после летних каникул, и третий класс пришлось начинать с опозданием.

Он пообещал матери вести дневник, который в июне 1942 года был опубликован в специальном воскресном выпуске газеты Berlingske Tiderne со вступительным словом Йенса Мёллера, доводившегося Кнуду шурином. Дневник следовало отправить в Гренландию, чтобы держать семью в курсе происходящего и поддерживать с ними связь, невзирая на разлуку. Вне всяких сомнений, его хорошо приняли на новом месте, но даже несмотря на это зима оказалась для него нелегким испытанием, хотя и не без светлых моментов. Учился Кнуд с большим усердием.

Чтобы наверстать упущенное из-за болезни время, помимо основных занятий ему пришлось брать частные уроки сразу по нескольким предметам. Вот как мальчик описывает в дневнике один из обычных дней, субботу, 4 ноября: «Подъем в 4:45. Школа с 8 до 14. Частный урок греческого с 15:24 до 16:30. Частный урок математики с 17 до 18:15. Написал несколько писем, на часах уже десять вечера, и хочу сердечно пожелать всем вам спокойной ночи и хорошего отдыха от дневных забот».

Гренландский пейзаж в районе Якобсхавна. Эрик Петерсен / Polfoto

В какие-то дни он получал больше домашних заданий, в какие-то меньше. Весь дневник отличается тщательной маркировкой времени, мы можем следовать за его автором буквально по минутам. Очевидная причина заключалась в том, что Кнуд хотел успокоить родителей, демонстрируя дисциплину и прилежание в повседневной жизни, показать им, что дела его в полном порядке, хотя на самом деле чувствовал он себя совсем худо. Жизнь по часам помогала избегать сильных всплесков эмоций, но одновременно с этим вызывала чувство давления и ограничения. В Дании все оказалось иным: сверстники, врачи, отношения со взрослыми, со школой. Ощущение замкнутого пространства пробудило в нем тоску по жизни на природе в Якобсхавне, по родителям и стране, представлявшей собой полную противоположность скудости существования, испытываемой в Копенгагене.

Его одиночество было двойным. Первое, банальное, лежавшее на поверхности, которое было невозможно скрыть; второе – более глубинное и расплывчатое, о котором он не мог говорить прямо, но оно витало в воздухе, и родители все понимали. Что ему делать с самоощущением, полученным в дар от Гренландии? Лишь некоторую его часть можно было вписать в новую среду.