– Если успеем… нет, не успеем, даже не пробуй. Луки у них, скорее всего, будут слабые – лесные однодеревки. Из такого броню не всегда и пробьешь. Если что, ты сразу из саней вываливайся, прячься за поклажу и высовывайся осторожно, они в лицо метить будут.

– Из самострела можно и лежа стрелять, а им в полный рост стоять придется!

– Заряжать все равно стоя будешь, – охладил Мишкину уверенность дед, – и на один твой выстрел они десятком ответят, если не больше.

Сотник был серьезен и деловит. Очень серьезен. Его можно было понять: вдвоем с Немым (самострелы ребят он явно серьезной силой не считал) предстояло оборонять обоз от неизвестного количества врагов. Мишка все же решился спросить:

– Кто они?

– Родичи тетки Татьяны из Куньего городища.

– Что, до сих пор не простили?

– И не простят. Надо было мне туда с сотней наведаться, да не стал – все-таки родичи. – Дед снова поморщился. – А зря, видать…

– Деда, лишних бы в скомороший воз загнать, чтоб на виду не были… – внес конструктивное предложение Мишка.

– Уже загнал. Так ты посматривай. И своей головой соображай, мне некогда будет… старшина.

– Считай, что учеба началась – караван защищать будем!

– Тьфу! Все тебе шуточки! Посматривай, говорю!

«Кунье городище». Раньше дед такого и не упоминал, а остальные говорили: «Татьянина деревня». Если городище, то это поселение древнее. В таких славянские роды жили с тех времен, когда пришли на эти земли. Интересно: почему «Кунье»? Может быть, куница у них тотемным животным была? О ерунде думаете, сэр, есть вещи поважнее. Например, то, что лесные жители мастерски умеют устраивать засады. Странно, что они нам свои следы показали. Или специально хотели попугать?

Едет караван, а его выслеживают туземцы – натуральный вестерн, только вот кольтов и винчестеров нету. Даже кремниевого или фитильного самопала нет ни одного.

Как нас будут брать? Повалят дерево на дорогу? Незачем. Сани у нас тяжелые, а они верхом, догонят без проблем. Луки у них слабые. Да в лесу дальнобойный и не требуется, значит, постараются бить с близкого расстояния, а следовательно, наибольшая опасность там, где лес близко подходит к дороге».

Мишка набрал в грудь воздуха и крикнул:

– Роська!!! Подойди!!!

– Иду!!! – раздался ответ откуда-то из середины каравана.

Придерживать Рыжуху Мишка не стал, сани и так тянулись со скоростью пешехода. Роська подбежал, поддерживая руками слишком длинную для него кольчугу, плюхнулся рядом с Мишкой, посмотрел преданными глазами.

В Княжьем погосте его окрестили вместе с музыкантами. Роська, как выяснилось, и сам не знал, какого он вероисповедания. Возможно, в младенчестве и был окрещен, но родителей и дома своего не помнил. На ляшскую ладью, которую захватил в абордажном бою лихой купец Никифор, его продали, а до того продали еще раз или два, сам он сказать затруднялся.

Мишка, нахально глядя в глаза священнику, заявил, что желает по примеру первохристиан освободить своего раба, обращенного в истинную веру, а чтобы и памяти о рабстве не осталось, сменить ему имя. Символа веры Роська, естественно, не знал, но священник ради такого дела благосклонно не обращал внимания на то, что Мишка подсказывает своему крестнику нужные слова. Так и стал Роська Василием. На напутственные слова священника о том, что, не имея иной родни, должен раб Божий Василий почитать Михаила как отца родного, Роська отреагировал неожиданно бурно: разрыдался и кинулся Мишке в ноги. В принципе его можно было понять: обрести семью после всех приключений, которые ему довелось пережить… Мишка даже как-то иначе начал вспоминать Ходока, в сущности воспитавшего из Роськи вполне приличного парня, а не тупого холопа, но по-собачьи преданные глаза Роськи прямо-таки вгоняли его в краску.

– Слушай меня внимательно, – начал Мишка, по-прежнему не глядя Роське-Ваське в глаза, а вроде бы бдительно оглядывая окружающую местность. – Сейчас пойдешь вдоль саней и передашь всем возницам то, что я тебе скажу. На нас могут напасть, скорее всего, в том месте, где лес будет близко подходить к дороге. Луки у лесовиков слабые, доспех могут не пробить, поэтому надо беречь лицо, стрелять они умеют, да и расстояние будет небольшим. Я смотрю вперед. Кто на вторых санях?

– Петька.

– Он пусть смотрит влево. Кто на третьих?

– Матвей.

– Он пусть смотрит вправо. Кто на четвертых?

– Четвертый – скомороший воз. Там Кузьма.

– Он пусть смотрит опять влево. Кто на пятых?

– Митька.

– Он пусть смотрит вправо. На последних санях Демка, смени его… кто там остался?

– Артюха.

– Вот пусть Артюха правит, а Демка пускай залезает с самострелом на поклажу и смотрит назад. Сигнал опасности – свист. Если опасность справа – один раз. Если слева – два. Как только слышите свист, останавливаетесь и прячетесь за поклажей. В возу у нас мать и Меркуха. Сядешь к ним третьим так, чтобы удобно было размахнуться кистенем. Как только какая-нибудь рожа под полог сунется, сразу бей! Все понятно?

– Все, только Корней Агеич уже это говорил, кроме кистеня.

– В таком деле повтор лишним не бывает. Ступай.

«Дед говорил, что долго в напряжении находиться нельзя, а как тут не напрягаться, если лес все время рядом? Снегу там, конечно, по пояс, быстро не выскочат, но места для стрельбы можно оборудовать заранее. Где-то я читал, что бесшумных засад не бывает. Хрен там! Лесовики это умеют делать с детства. Если их зверь заметить не может, то уж человеку-то! Можно вроде бы еще как-то по поведению птиц засаду обнаружить. То ли сороки трещат, то ли, наоборот, все птицы умолкают. А что тут у нас? Кто-то чирикал вроде бы только что… Ну и? Что это может означать?

Да, сэр, недоиграли вы в детстве в индейцев. Какие вопиющие пробелы в образовании! А где было играть? На асфальте, что ли? Да и вестерны у нас начали показывать, когда я уже из нужного возраста вышел. Хотя нет, был же фильм «Сыновья Большой медведицы». Впрочем, какой это вестерн? Снят в ГДР, индейца играл югославский культурист… как его, Гойко Митич, что ли? Это все равно что американское предложение снять Ермака с Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Такая же чешуя…

Господи, о чем я думаю? Двенадцатый век, блин, а я вспоминаю несуществующую ГДР и несуществующую Югославию. Нервы, сэр, нервы. Слава богу, справа лес отодвинулся, все полегче».

Шагах в десяти впереди и слева, возле стоящего возле самой дороги дерева, вдруг как из-под земли вырос мужик. Взмахнул топором – и дерево начало крениться, падая поперек дороги. Оно еще не успело упасть, а Мишка уже нажал на спуск, болт ударил мужика в грудь, а самому Мишке словно кто-то двинул молотком с правой стороны по ребрам.

«Стрела… не пробила…»

Вторая стрела щелкнула по шлему так, что мотнулась голова. Не испытывая дальше судьбу, Мишка вывалился из саней и, скрючившись за поклажей, нажал ногой на рычаг самострела, отмечая краем сознания свист стрел и раздавшиеся один за другим два мальчишеских вскрика.

«Господи, кто?..»

– Мишка, сзади! – ударил по нервам Петькин крик.

В нескольких шагах, слева от санного поезда, перли сквозь глубокий снег трое мужиков в бронях и с мечами. Мишка наложил болт и не целясь – всего-то шагов пять – всадил болт в переднего. Снова, понимая, что уже не успевает, упер самострел в снег. Второй мужик выбрался на дорогу и кинулся к Мишке, широко замахиваясь мечом для удара. Шлем у него был без бармицы, и разворот тела открыл голую шею. Туда-то и метнул Мишка кинжал. Тать успел среагировать, отклонился в сторону и получил прямо в голову брошенный Петькой топор. Удар хоть и получился не смертельным, но отвлек, а может, и слегка оглушил мужика, и второй Мишкин кинжал все-таки нашел цель. Петька подлетел к оседающему на снег лесовику и принялся рвать у него из руки меч. Третий из нападавших сунулся к скоморошьему фургону, откинул полог и отшатнулся, хватаясь руками за лицо. Из фургона вылетел Роська, взмахнул кистенем, и лесовик рухнул пластом. Тут же Роське в спину ударила стрела, Роська выгнулся от боли дугой, но наконечник завяз в кольцах брони и дальше не пошел.