Одного раза было достаточно, например, чтобы научить его класть на, гм, среднюю часть тела Дага еще одну пеленку. Мэри назвала это явление «фонтаном Версаля»: темой ее диссертации был Вольтер. Не стоит повторять, как называл это Пит, достаточно только сказать, что лицо пришлось умывать именно ему.

Другой проблемой было то, что Даг не спал. Пролистав «Первые двенадцать месяцев жизни», Пит запротестовал:

— В книге сказано, что ему положено спать от семнадцати до двадцати часов в сутки! До рождения Дага это звучало вполне правдоподобно. Это даже создавало впечатление, будто у родителей останется несколько часов в сутки на личную жизнь.

— Я думаю, он не читал этой книги, — ехидно заметила Мэри. — Кстати, подержи его немного. У меня плечи болят от постоянного укачивания.

Пит взял Дага на руки. Младенец пару раз изогнулся, зевнул и задремал. Пит отнес его в детскую (теперь кроватка стояла здесь, хотя Даг смотрелся в ней маленьким-маленьким) и уложил его. Даг вздохнул и почмокал губами. Пит повернулся и пошел в гостиную.

Истошное «Уааа-а-а!» застало его на полпути к двери. На мгновение Пит оцепенел. Потом его плечи бессильно опустились, он повернулся и пошел за ребенком.

— Все зависит от того, где он находится, — сказал Пит, вернувшись, скорее себе, чем Мэри. Даг, разумеется, снова почти заснул. Он сделал еще одну попытку уложить младенца. На этот раз Питу не удалось даже отойти от кроватки.

Теперь уже Мэри в свою очередь утешала мужа. — Все потихоньку налаживается.

— Ну конечно, — ответил он и подумал, доживет ли до того, как все наладится.

Тем не менее некоторый прогресс все же имел место. Даг начал спать если и не больше по времени, то во всяком случае регулярнее. Теперь он больше бодрствовал днем и меньше просыпался ночью, хотя кормить его по-прежнему приходилось каждые два часа. Темные круги под глазами Мэри казались больше, чем были на самом деле из-за ее хрупкого сложения (так по крайней мере убеждал себя Пит). Что же касается самого Пита, его жизнь держалась на двух столпах — визине и кофеине.

Даг научился улыбаться. Поначалу это выражение легко было спутать с тем, которое было, когда его мучили газы, но вскоре оно стало безошибочным признаком хорошего настроения, а также первым (если не считать плача) средством общения. Пит полюбил его за эту улыбку и готов был простить младенцу все: и изможденный вид Мэри, и собственную усталость.

Кроме того, у Дага появилось и еще одно выражение — этакий взгляд искоса. Когда он так смотрел, то выглядел до невозможности мудрым и хитрым, словно у него был свой секрет, который он старается сохранить изо всех сил. Питу это нравилось. Он даже улыбался, когда Даг так странно на него поглядывал, даже если за минуту до этого ребенок доводил всех до белого каления своим плачем.

— Ничего, ты, маленькое самодовольное чудовище, — говорил Пит сыну. — Так-то оно лучше.

Похоже было, что Даг приберегает этот самодовольный взгляд специально для папеньки. Мэри замечала подобное выражение гораздо реже.

И все же как бы Пит ни любил своего сына, он не мог привыкнуть к бесконечным часам дикого рева, которым были отмечены плохие дни. Слово «колики» объясняло причину, но никак не облегчало мучений. В те редкие минуты, когда Пит мог взять в руки книгу, он с отчаянным упорством читал о коликах все, что возможно, в надежде найти волшебное средство, способное облегчить страдания Дага или по меньшей мере заставить его заткнуться. Чем больше Пит читал, тем меньше он понимал. Как выяснилось, колики — вовсе не расстройство пищеварения, как он думал раньше. Во всяком случае, дети, страдающие коликами, не имеют никаких физиологических отклонений. Колики одинаково часто встречаются как у грудничков, так и у искусственно вскармливаемых детей. Дети с коликами прибавляют в весе так же, как и все остальные.

Единственная разница — от них чертова прорва страшного шума.

Довольно скоро Пит заметил, что у Дага потрясающе развито чувство момента. Пару раз Мэри позволила себе съездить в «Севен-Элевен» за новыми памперсами. Пит же делал основные закупки по субботам: он был рад возможности вырваться из дома.

Оба раза, стоило Мэри выйти из дома, Даг включался мгновенно и старался вовсю. Первый раз это закончилось тем, что Пит забыл поперчить блюдо, не имевшее без чили никакого смысла; второй раз рев застал отца в ту минуту, когда он собирался расстегнуть ширинку. К моменту, когда вернулась Мэри, Пит готов был лопнуть. Разумеется, с приходом Мэри Даг сразу становился тих и спокоен.

Порой он не замолкал ни при каких условиях. Такие дни были хуже всего. Наделив младенца способностью кричать, эволюция, должно быть, хотела дать ему возможность обратить на себя внимание родителей. Но при этом эволюция не наделила родителей способностью часами слушать истошный рев с близкого расстояния, не съехав при этом с катушек.

Они перепробовали все мыслимые средства. Укачивая Дага, Пит вставлял в левое ухо ватный тампон. Если же уровень звука был выше, Пит вставлял тампоны в оба уха. Разумеется, вата не поглощала звук полностью. Она только приглушала его до верхнего терпимого предела. По извращенно понятым принципам материнской любви Мэри отказалась от наушников.

Так или иначе, наушники достались Питу, и как-то особо утомительной ночью он их надел — также без особого успеха. Если не считать черных дней, когда не помогало вообще ничего, справиться с Дагом можно было двумя способами. Первым способом было подбрасывание младенца. Вторым, как ни странно, — врубать на полную мощь стереосистему. Ритмическое уханье баса, похоже, успокаивало его. Особенно он любил «Лед Зеппелин», что устрашало Пита, а Мэри просто приводило в ужас.

Но несмотря на укачивание и на «Лед Зеппелин», Даг сохранил свою уникальную способность вмешиваться в дела родителей, в особенности отца. Самая страшная мысль (хотелось бы Питу, чтобы она никогда не приходила ему в голову) была о том, что ребенок делает это нарочно. Ни к какому другому выводу нельзя было прийти, вспоминая все случаи, когда рев Дага срывал то, что Пит делал или, что еще хуже, собирался делать.