Набравшись мужества, гадалка шагнула в главную часть дома, где еще совсем недавно лежала покойница. Тут кое-что изменилось: Витька успел аккуратно заправить постель, расправил узкие длинные дорожки, до того сбитые в кучу. В остальном все было как прежде: скромно и чисто.

Яна случайно посмотрела на икону и невольно задержала на ней свой взгляд. Неожиданно в окно громко постучали. Милославская вздрогнула. Она сделала несколько осторожных шагов, чтобы увидеть, кто пожаловал – за окном рука об руку стояли Федотов и Ермаков. Ее приятель успокоившийся, а Витька, как показалось, немного виноватый. Гадалка отодвинула занавеску и вопросительно кивнула, глядя на Сашу.

– Мы до города доедем. Кое-что решить надо. Тут будешь? – крикнул он.

Но кричать и не надо было. Милославская и так все отлично слышала сквозь приоткрытую форточку.

– Тут, – ответила она, обрадовавшись, что сможет спокойно «поработать».

Витька с Сашей сели в машину и скоро скрылись из виду. Яна знала, что может прийти и еще кто-то из родственников, поэтому, чтобы обезопасить себя от неожиданного визита, она изнутри закрылась на ключ и, вытащив его из скважины, вернулась в комнату. Было немного жутковато, но гадалка и не в таких ситуациях бывала.

Она присела на табурет, закурила, задумалась. «Как же преступник мог проникнуть сюда?» – вертелось у нее в голове. Поначалу Яне подумалось, что Евдокия Федоровна наверняка знала его и открыла дверь ему сама. Потом она заметила, что одно окно, выходящее во двор, полностью выставлено и заменено тонкой деревянной рамой, обтянутой мелкой сеткой. Так в деревне спасаются от жары. Бояться тут, как, наверное, казалось Ермаковой, некого. А Милославской теперь представлялось, что убийца вполне мог проникнуть в дом и этим путем, довольно быстро и практически без шума, скрипа дверей, лишних объяснений насчет позднего визита и прочего.

Гадалка подошла к окну и осмотрела раму. Она довольно легко, одним только нажатием вынималась и так же легко, даже с улицы, вставлялась обратно. То есть злодей мог проникнуть в дом, сделать свое дело и вернуться назад, практически ничем не выдав своего присутствия, надеясь, что увиденное сочтут за самоубийство и разбираться ни в чем не станут, так как женщина старая, свое уже все равно отжила.

Милославская еще раз вспомнила увиденную утром картину. Да, только скомканные половики говорили о происходившей тут суете. Но смешать их мог и перепуганный Витька и, вероятнее всего, он это и сделал, так как убийца, даже если что-то и нарушил, непременно привел все в прежнее состояние, боясь выдать себя.

Подумав поначалу, что раз сын покойницы ничего странного в доме не увидел, то ей тем более этого не заметить, гадалка все же решила все хорошенько осмотреть, поскольку какая-нибудь мелочь, что нередко бывало, могла вывести на след. Она стала рыться во всем, что только попадалось ей на глаза. Переворошила весь шкаф, нашла альбом с фотографиями, пересмотрела их все, заглянула под матрас, где ничего кроме скомканных чулок не нашла, пересмотрела оторванные листы перекидного календаря, заботливо сложенные на столе стопкой, изучила содержимое тумбы под телевизором, покопалась в ящиках трюмо, полных всяких ненужных мелочей. В общем, ко всему в этой комнате Яна приложила свою руку. Уставшая, разочарованная, она присела на край сундука и снова стала курить.

– А! – вдруг вскрикнула она. – Сундук! Сундук! Как же я про него… Он скатертью накрыт, и не заметишь…

Милославская затушила сигарету, присела, осмотрела тяжелую крышку сундука. Ее надежно держал средних размеров навесной замок.

– Спилить? – спросила она себя.

Но тут же обругала свою голову за глупые мысли. Секундой позже вспомнила, что на одной из полок шкафа, под нижним бельем, обнаружила какой-то ключ.

– Ерунду в такие места не прячут, – пробормотала она и подошла к шкафу, чтобы достать его.

Заполучив ключ в руки, гадалка чмокнула его, едва касаясь губами, хотя и не знала заранее, то ли это, что ей нужно. Она встала на колени, чтобы возиться с замком было удобнее, и попыталась вставить ключ в скважину. Он довольно легко вошел в нее.

– У-умница! – протянула Милославская.

Она повернула ключ вправо, но тот не поддавался, стоял на месте. Попробовала влево – то же.

– Черт побери! – захныкала Яна.

Со злости она стала тормошить ключ в замке туда-сюда, и… он неожиданно повернулся. Ржавая дужка тут же выпала из круглого отверстия.

– Ах, вот как все про-осто, – расплываясь в широкой улыбке, протянула гадалка.

Она осторожно вытащила замок из петли и положила его рядышком с собой на пол. Прихватила с боков крышку сундука и потянула ее вверх.

– Эге! – кряхтя, воскликнула Яна. Крышка оказалась непредсказуемо тяжелой.

Тем не менее Милославская с ней справилась, открыв ее до конца и привалив к стенке. Содержимое сундука, занимающее его меньше, чем наполовину, сверху было накрыто желтой льняной скатертью. Не церемонясь, Яна отодвинула ее в сторону и обнаружила бумаги разного рода.

В правой стороне аккуратной стопкой лежали поздравительные открытки и письма. Милославская стала их просматривать. В основном это была корреспонденция, писанная давным-давно. Многие конверты совсем пожелтели. Заставив свою совесть замолчать, гадалка решила хотя бы бегло прочесть содержание каждой из этих вещей.

Она пробегала глазами строчки и узнавала, с кем Евдокия Федоровна имела очень теплые отношения, а с кем похолоднее. Некоторые письма дышали любовью и тоской, а некоторые были просто отпиской, содержащей пару заурядных фраз о здоровье, работе, семье и два-три вопроса к адресату на ту же тему. Открытки в основном несли штампованный текст: желаю счастья, успехов в работе и так далее. Две-три штуки, правда, были с изюминкой, и Яна даже решила запомнить их содержание, для себя, на всякий случай.

Спустя некоторое время гадалка уже имела определенное представление о знакомых, близких и родных Ермаковой, живущих вне Багаевки. Но, главное, она сделала для себя вывод о том, что никто из них не угрожал Евдокии Федоровне, не был ее лютым врагом.

Отдельно от открыток и писем зачем-то хранилась солидная стопка газет, в основном времен царя Гороха, а вернее – Советской власти. С серо-желтых страниц кричали авторитарного настроения заголовки. На всякий случай Яна пересмотрела их и не нашла ничего интересного в плане ведомого ею расследования.

Третью стопку составляли несколько целлофановых пакетов. В первом Милославская нашла паспорт телевизора, радио, инструкции к использованию миксера и скороварки и еще кое-какие бумажки того же направления. Во втором были газовая книжка, книжка по оплате электричества и ряд документов на дом. Они свидетельствовали о том, что Евдокия Федоровна являлась единоличной его владелицей и долгов по разным платежам не имела.

Третий пакет заполняли личные документы самой умершей: паспорт, военный билет (как оказалось, она была военнообязанной), пенсионное удостоверение, удостоверение ветерана труда, старый профсоюзный билет, с фотографии на котором смотрела совсем еще молодая симпатичная женщина, пара-тройка грамот за особо добросовестный сельский труд и еще несколько бумаг, не имеющих особого значения. Милославская все тщательно просмотрела и отложила в сторону.

В самом низу под этими пакетами она нашла нечто замотанное в белую хлопковую тряпицу и стала торопливо разворачивать ткань. Под тканью оказалась красная картонная папка. Женщина с трепетом раскрыла ее. Найденное Яну более чем порадовало.

– Не зря я столько сил тут положила! – воскликнула она.

Внутри папки гадалка нашла документ, свидетельствующий о том, что дом завещан Витьке и только ему. «А как же второй сын, тот, который „подарок“? – пронеслось у нее в голове. – Неувязочка получается…»

Неожиданные подозрения вдруг закрались в сознание Милославской.

– Неужели Витька? – прошептала она. – Он и меня сюда пускать не хотел… Хотя нет… Ведь он так убивается! Хотя… Дурак что ли он, чтоб не убиваться, заподозрят же! Ведь от версии убийства вон как отмахивался, хотя факт налицо. Похоронить ему скорей и все… Нет, тут дело, кажется, нечисто.