– Хотите, паспорт покажу? – спросил, заглядывая в глаза.

Улыбнулся.

– Что мне ваш паспорт, если в лесу потом прикопаете, – отряхнула Тая брюки.

Вот вроде бы на мгновение свалилась, а одежда уже мокрая.

– Помилуйте, какой лес по такой-то погоде. Ни один черенок не справится – погнется только.

Незнакомец внешне был приятным. Пальто нараспашку, без головного убора – порывистый ветер тут же взъерошил короткие, темные пряди; в кожаных осенних ботинках – оно и понятно, если в машине печка работает. Глаза карие – теплые, с лучистыми морщинками в уголках. Улыбка открытая, голливудская.

– Вам виднее, – кивнула Тая.

Упрямиться было благоразумно, но она так замерзла, устала, а теплое нутро кожаного салона – было совсем рядом, пара шагов всего. И Тая, рискнув, сдалась.

Незнакомец, провожая ее до автомобиля, шел чуть позади, словно хотел воспрепятствовать внезапному побегу, если бы тому вздумалось случиться. Правда, бежать Тая и не думала – не привыкла менять решений. Села на переднее сидение, стянула промокшие варежки, сунула их в карман дверцы – по старой привычке: раньше, когда отец или его водитель возил ее, вечно забывала в машине всякие мелочи вроде тетрадок с конспектами, зонтов, шарфов.

Незнакомец скользнул за руль, захлопнул дверцу и поднял стекло с Таиной стороны.

– Меня Тимуром зовут, – сказал, и, порывшись во внутреннем кармане пальто, протянул паспорт.

От него пахло холодом и лимоном. Запах был свежим, едва терпким – как Тая любила.

– Тая, – ответила девушка и взяла тонкую книжечку.

Его и правда, звали Тимуром, Мараевым Тимуром Руслановичем. С фотографии на первой странице на нее смотрел еще совсем мальчишка – задиристый, с блестящими глазами, а вот на следующей – уже взрослый, серьезный мужчина. Тимур был из тех, кому возраст только к лицу.

Тая пролистала документ – из чистого упрямства. Тимур оказался не женат, бездетен, был прописан в соседнем мегаполисе. К тому же, в следующем месяце ему должно было исполниться тридцать два года.

– Очень приятно, – подытожил мужчина и плавно тронулся с места.

А Тая подумала, что ознакомление с паспортом при знакомстве – очень полезная штука. Вся подноготная так и выбирается наружу. Вернула книжечку водителю и отвернулась к окну.

В тепле разморило. В носу вдруг захлюпало, щеки защипало. Тая достала из сумки пачку бумажных салфеток, покрутила их в руках, достала одну. Вот так взять, и высморкаться перед незнакомым мужчиной было стыдно. Да, бесконечно стыдно, но деваться было некуда – в глубинах организма щекотало, раздражающе так, почти невыносимо. Поэтому, подумав, Тая взяла и высморкалась – от всей своей широкой души, а потом и чихнула следом. Вытирая нос, разозлилась на себя – с чего это стесняться человека, с которым больше и не увидится больше вовсе. Глупость, и только.

Тимур на раздавшиеся звуки даже бровью не повел – смотрел на дорогу.

Вдали показался Таин дом, поэтому осмелела: задала вопрос.

– И часто вы добрые дела совершаете? Тратите бензин, время.

– Два раза в день – утром и вечером, – кивнул Тимур, и девушка поняла – смеется.

Поправила шапку: дурацкую, крупной вязки, с пушистым помпоном, лоб под ней чесался немилостиво, и разозлилась на себя еще пуще. Ну, вот отчего она – взрослая, вполне состоявшаяся личность, мастер спорта, во всех смыслах умная девушка, в прошлом (и, слава Богу, что в прошлом) водитель инкассаторского фургончика, (да, та работа как горячий стаж, за нее молоко должны давать), вдруг робеет перед случайным попутчиком? Что за натура такая странная – постоянно бояться сказать или сделать глупость, поставив себя этим в неловкое положение. И ведь понимает, что не стоит переживать по таким вот пустякам. И все равно робеет, и переживает.

– Понятно, – снова отвернулась к окну, – вот тут остановите, приехали.

Тимур заехал во двор, к самому подъезду, и только потом притормозил.

– Спасибо, – обернулась Тая к мужчине.

Он кивнул и лукаво усмехнулся:

– А поощрение храброму рыцарю будет? Хоть какое-нибудь.

Тая, уже готовая открыть дверцу, помедлила. Достала из сумки шоколадный батончик, что прикупила к чаю, и протянула Тимуру.

– Вот. Большое спасибо, что подвезли.

Мужчина перевел взгляд на шоколадку, затем засмеялся. Смех у него был бархатный, приятный. Тае вдруг сделалось жарко – даже спина вспотела.

– Это не совсем то, что я хотел, но как понимаю, от подобных даров не отказываются, – он взял конфету, слегка задев Таины пальцы своими, – съем ее, думая о вас, милая Тая.

– Всего доброго, – на прощание сказала девушка и выбралась из авто.

Дверца позади тихо щелкнула, девушка нырнула под козырек подъезда, отперла железную дверь, и только тогда за спиной послышался рокот мотора.

На лестнице Тая стянула шапку – щеки пылали, губы непроизвольно растянулись в глупейшей улыбке. Поднимаясь, Тая поняла, что вечер вдруг перестал быть мерзким и неуютным.

Тимур улыбался. Он не ел шоколада уже очень давно – не потому что исключил из рациона сладкое, а потому что натурально забыл, что бывают конфеты: вот такие – дешевые, вкусные до безобразия. Обычно его десертом были блюда от шефа в очередном ресторане, бонусом – пышногрудая блондинка напротив, вечно что-то щебечущая, и клюющая, как птичка – исключительно зеленый салатик.

А миндальный сникерс, между тем, соблазнительно поблескивал обверткой на соседнем сидении. Тимур покосился на батончик, и еще раз усмехнулся: как мало, оказывается, нужно человеку для счастья – только и всего, что приятное знакомство, будоражащее воображение (на дальнейшее, более тесное общение), и нехитрый гостинец из рук красивой девушки.

***

Тая сидела на подоконнике, пила вторую по счету чашку ароматного медово-липового чая, и смотрела в небо. Звезды – на черном пологе, от края до края, были крупные, какие случается видеть только зимой – с горошину размером, но такие яркие, что глаза слепило. Небосклон низок был – казалось, подпрыгни повыше и заденешь макушкой, ощутив мягкость черно-сиреневого полотна, вдохнешь полной грудью игристой звездной пыли.

Мечталось сладко, упоительно. Так мечтается только во время переживаемых бед, когда былое лихо уже не довлеет, но следующее – почти на пороге, стоит близ крылечка, не таясь, машет рукой. Так мечтается, когда беды – ничто по сравнению с поселившейся в душе теснотой.

Тая скучала. Год прошел, а она не забыла свою горькую, бесконечно горькую любовь: яркую, как светоч, и такую же обжигающе-горячую – до ран и затянувшихся после рубцов, испепеляющую дотла со временем.

Из окна не виднелось море – оно осталось далеко – на тихой улочке, обнесенной пышными каштанами. Из этого окна виделся соседний двор, крыша кондитерской фабрики и небо. Только последнее примиряло Таю с существованием в этой квартире, и еще, пожалуй, запах выпечки по утрам. Он пробирался в ноздри, щекотал рецепторы, и будил лучше всякого будильника. Пряный коричный, яркий ванильный, мятно-пряничный, ароматы садились на волосы и пропитывали одежду – Тая перестала пользоваться парфюмом, к ней итак прижимались в транспорте со всех сторон: вдыхали воздух у самых щек, терлись о плечи, сглатывали слюну и посматривали, улыбаясь и едва – не облизываясь.

Закрыв глаза и прислонившись к холодному стеклу лбом, Тая мечтала. Представляла, что скажет Святу, когда увидит его. Не сомневалась и мгновения – встретятся еще, пересекутся. В разных вариантах прокручивала несуществующий диалог, продумывала. И не заметила, как сорвалась с неба звезда – миг, и пропала, оставив за собой лишь искрящийся след, что померк секундой позже.

***

Этой ночью Святославу не спалось.

Одеяло, словно прибавило в весе – давило на грудь, мешая дышать. Воздух раскалился, отчего сделалось невыносимо жарко, хотя еще несколько часов назад батареи топили едва-едва. Откинув в сторону одеяло, мужчина встал с постели, нашарил рукой сигареты и вышел на балкон.

Морозный воздух, что кинулся в лицо, опалив щеки, отбил охоту к сигаретам. Святослав стоял, смотрел в бесконечное небо и глубоко дышал – до ломоты в зубах, до осевшего в носу инея.