– Когда ты вернулся, Эригену уже похоронили?
– Да. Я спросил, как он умер, келарь брат Ансельм, он замещает сейчас покойного, приора у нас нет, сказал, что Иоанн Скотт отошёл к Господу ночью во сне.
– Ты не поверил? Почему?
– Его все ненавидели, – сказал брат Тегван. – Все, кроме меня. Ты, верно, думаешь, брат Эльфрик, что монастырь это такое место, где все только и размышляют о приближении к Господу нашему. Может, в других аббатствах так и обстоит, только не у нас. Пожрать послаще да поспать подольше, да попенять крестьянам, что мало провизии принесли во славу церкви и попугать мором или набегом данов за нерадивость, вот и вся забота. На всенощной с такими гнусными рожами стоят, что поневоле вспоминаю того языческого императора, который монахов назвал трутнями на теле государства. Я потом себя за эти мысли корю, епитимью сам на себя накладываю, сплю зимой на голом полу и питаюсь только водой и хлебом. А тут такой человек пришёл, заставляет мысль будоражить, за что моим братьям его любить.
– Ты же утверждал, что Эригене книги были любезнее, чем люди?
– Так оно и есть, – сказал брат Тегван. – Но брат Иоанн не давал обет безмолвия. Он с моими братьями разговаривал, заставлял святых Отцов читать, я тебе говорил, библиотека у нас хорошая, часто рассказывал, как жил при дворе франкского короля. Как бы лучше выразиться, он их тащил к Свету, а им разве это нужно?
– Странно, – сказал я. – Обычно люди стремятся к Свету, всегда любопытно послушать человека, который много знает и много где побывал.
– Ты не понимаешь монашеской жизни, брат Эльфрик. Спрятаться от мира с его вопросами, сидеть в потёмках, вот главная цель. «Lucumbrum» – огонёк горящей пакли, который светится во мраке нашей общей кельи зимними и ненастными днями, лежать, съёжившись от страха, что лишние мысли появятся в голове – вот наша истинная вера.
– Скудная вера, прямо скажем, брат Тегван.
– Мир ещё хуже, – уверенно сказал брат Тегван. – Кроме того, в мире почти нет места книгам, а здесь, в аббатстве, это место есть.
– Ты ставишь меня в крайне неловкое положение, – сказал я. – Я полномочный визитатор архиепископа Кентерберийского, я должен разобраться в обстоятельствах смерти аббата Иоанна Скотта, но я не могу строить подозрения на твоих расплывчатых ощущениях. Вдруг это тебе всё пригрезилось во время длительного поста.
– Я слышал разговор, – сказал брат Тегван.
– Что за разговор? Когда?
– Несколько месяцев назад, между келарем братом Ансельмом и братом Улфертом, он единственный чужак среди наших, фриз из Австразии (17), был назначен в монастырь в тот же год, что и Иоанн Скотт. Я почти не сомневаюсь, что брат Улферт «circatores» (18).
– Если ты прав, он не слишком удачно выполнял свои обязанности, – заметил я.
– Или напротив, – туманно ответил брат Тегван. – Сначала меня смутило то, что брат Улферт зачастил в библиотеку, раньше за ним такого греха не водилось. Читал он всё время одну и ту же книгу «О граде Божьем» блаженного Августина. Когда ты его увидишь, поймёшь, почему я насторожился. Здоровенный фризский неотёсанный мужлан, странно, что грамотный, удивительно, как он монахом оказался, такому боевой топор сподручнее, чем кадило.
– Пути Господни неисповедимы, – жёстко сказал я. – Каждый по-разному приходит к пониманию бога. Напомню также, что волк обычно скрывается под личиной овечки. Следить за братьями во Христе исподтишка не слишком достойное занятие для почтенного монастырского библиотекаря, не находишь, брат Тегван?
– А что мне оставалось делать? – возразил он. – Я чувствовал, что с появлением этого брата Улферта готовится что-то нехорошее. И я не ошибся. Они разговаривали за дровяницей, она находится позади кухни, я растапливал свиной жир, чтобы смазывать пергаментные куски для большей упругости, до обеденной трапезы ещё было долго, братья полагали, что на кухне никого нет.
– Этого скота Скотта не остановить, – сказал брат Ансельм. – Я ведь притворяюсь его другом, он мне читает главы из своего сочинения «Перифюсеон». Бесовская сила водит его рукой, дорогой брат. Он рассыпает похвалы блаженному Августину, а на деле камня на камне не оставляет от учения великого Гиппонца (19). Бог, видите ли, прост, между Божественным Откровением и разумом нет противоречия. Чтобы приблизиться к заветным тайнам мироздания, не надо ничего, кроме насущного желания и острого ума. Но если всё так элементарно, получается, что церковь нужна только для глупцов.
– Соглашусь с тобой, дорогой брат, – произнёс брат Улферт. – Это ересь, заумная, книжная, но от того не менее опасная. Однако ты ведь знаешь о том почтении, какое имеет Эригена среди королей и у Его Святейшества. Я могу донести, но вряд ли моё скромное письмо возымеет должное действие. Многие полагают, что Иоанн Скотт находится в том возрасте, когда проблема разрешится сама по себе.
– К сожаленью, он не затворник, – сказал брат Ансельм. – Его слушают, его пустые мысли повторяют, этот простачок брат Тегван усердно пишет целыми днями в библиотеке. Что он пишет, может быть, копирует труды Эригены?
– Брат Тегван не так прост, как кажется на первый взгляд, – сказал брат Улферт. – Он похвалился мне, что мечтает написать хронику англо-саксонских королей.
– Этого только не хватало, – сказал брат Ансельм. – Чтобы имя Эригены осталось в веках. Я знаю, ты не зря назначен к нам, дорогой брат, донеси, куда следует, что ересь буйным цветом цветёт в тихом английском болоте.
– И всё, – разочарованно произнёс я. – Желание очернить никак нельзя назвать благонравным, но при чём здесь убийство?
– Я не знаю, – хмуро сказал брат Тегван. – Я знаю лишь, что когда уходил в Гластонбери, Иоанн Скотт был здоров и спокоен духом, а когда вернулся, он был мёртв.
– Скажи, пожалуйста, ты рассказал аббату о подслушанном разговоре?
– Нет, я побоялся, что он отругает меня. Он и сам хорошо понимал, в каком окружении пребывает. И жаловаться епископу ему формально было не на что. И бежать некуда.
– Ладно, спорить не буду, – сказал я. – Пойдём в аббатство, нас, наверняка, уже заметили, решат, что замышляем что-то недоброе. У вас, как я понимаю, это принято.
Ворота открыл высокий худой монах с многочисленными следами оспы на лице.
– Рад видеть визитатора Его Высокопреосвященства, – нарочито громко сказал он, как бы отвечая на вопросы собратьев о тех двух людях, что больше часа сидели на холме перед аббатством. «Не скрывает, что готовились», – подумал я.
– Ансельм, келарь монастырский. С возвращением в родную обитель, брат Тегван, – он небрежно кивнул в его сторону. – Дорога была спокойной?
– Бог миловал, – сказал я. – Происшествий не было.
– Слава Вседержителю. Вы вовремя пришли, как раз к обеденной трапезе. Вкусим, а после, полагаю, почтенному визитатору хотелось бы отдохнуть после долгой дороги. Мы подготовили гостевую келью, – лицо брата Ансельма излучало полную уверенность в себе. – Темнеет уже рано.
– Не буду нарушать ваш распорядок, – сказал я. – Ты прав, брат Ансельм, утро вечера мудренее.
Отобедав варёными пастернаками и «Karpie» (20), я с наслаждением закрылся в назначенной мне келье.
Признаться, за время пути из Оксфорда я устал от общества брата Тегвана. Как хорошо известно Его Высокопреосвященству, я не раз выполнял щекотливые поручения епископской кафедры и поэтому глаз на людские пороки у меня намётанный. Брат Тегван, вне всякого сомнения, человек нервный, мнительный, не способный обуздывать собственные фантазии, возможно, из-за того, что больше общается с книгами, нежели с людьми.
Однако не бывает дыма без огня, во всей риторике брата Тегвана сквозила интонация, с которой, пожалуй, в душе, а не разумом, был согласен и я. Не может быть так, чтобы такой великий учёный муж, как Иоанн Скотт Эригена, светоч божественной мудрости, как льстиво называли его при дворе короля франков, подаривший нам как бы новую Вульгату (21) – простой и понятный перевод «Небесной иерархии» святого Дионисия Ареопагита, умер вот так запросто, во сне, словно обычный пастух или королевский нотариус, без толпы неутешных учеников у смертного одра, без последнего напутственного слова потомкам, в тиши английского болота, как зло выразился брат Ансельм, если, конечно, принять на веру слова брата Тегвана. Было в такой неинтересной смерти нечто нелепое и даже оскорбительное для пытливого ума.
