– Ну? что случилось? Садитесь – довезу, раз взялся. Сейчас все равно работы не будет. – Девушки, видимо, обиделись – сели с каменными лицами, глядя мимо Андрея.

"Надо же, – думал он, когда немного успокоился, – в зоне, бывало, полжизни отдал за какую-нибудь самую завалящую… А тут целых две – и не то, что нет желания, а даже противно…" Дорога становилась все хуже, и это прибавляло злых мыслей. Незаметно для себя он начал выстраивать доказательство против продажной и, вообще, какой бы то ни было любви, представляя в качестве оппонента Виталю, скупщика краденого. Придумывал возражения на его мнимые доводы и так увлекся, что чуть не проехал заправку.

Березы и осины, чем дальше на север, становились кряжистее, выше; и вот на одном из подъемов они увидели черный, как бархат с зеленым отливом, холмистый горизонт – впереди была тайга. Шоссе пошло под уклон – и бархат, с различимыми уже волнистыми верхушками, стал разворачиваться полого вниз, вероятно, к реке.

Зарябили белые столбики; вспыхнула, словно ее включили, черно-белая полоса ограждения и потом так же неожиданно погасла. Они переехали какую-то речушку с татарским названием, очевидно, приток той реки. За посаженными рядами соснами показались красные и белые крыши – они въезжали в большое село.

Девушки попросили высадить их на площади, где были магазины, шашлычная и пивная. Объяснили Андрею, как ехать дальше, и направились к грохочущему, точно молотилка, вишневому джипу – внутри бухал включенный на полную мощность магнитофон.

От районного центра до деревни, в которой жил гуру было еще километров тридцать. Дорога стала уже, она петляла по увалам, держась поодаль от реки. Положение последней он мог определить по границе между черно-хвойным откосом и свежей зеленью березняка, сбегавших друг другу навстречу. Андрей миновал еще две деревни, прежде чем приблизился к цели своего путешествия.

Ершовка, словно карусель с поставленными на нее домами, заброшенными коровниками и красноватыми скелетами комбайнов, с косогором и проржавевшим током, разворачивалась ему навстречу, пока он объезжал ее, не находя поворота. Водителю уже начало казаться, что он проскочил его, когда вынырнул долгожданный знак "перекресток".

Андрей проехал почти всю деревню и никого не встретил. Наконец увидел у колонки женщину, в домашнем халате и чунях. Она оперлась на рычаг, выгнув руку, подняв плечо, и не спускала прищуренных глаз с машины, пока Андрей, объезжая рытвины, пробирался по улице. Он открыл дверцу, объяснил, кого ищет. Женщина махнула свободной рукой:

– Как доедешь до магазина, повернешь налево. Там увидишь: сосна в ограде и слон… – Но тут вода из фляги начала переливаться ей под ноги, и она с неожиданно звонким взвизгом отпрыгнула, а потом наклонила тележку, чтобы вылить лишнее.

Он не стал выяснять, при чем тут "слон", поехал в указанном направлении, повернул налево и почти сразу увидел кирпичный дом за высоким синим забором. На шелушащихся воротах был нарисован белый слон и что-то написано, – видимо, на санскрите. В глубине двора росла раскидистая сосна, на толстом суку спиной к улице сидел человек в противогазе. Он производил руками непонятные пассы, как будто зашивал что-то гигантской иглой.

Андрей толкнул калитку, она оказалась незапертой, и переступил высокий порог. Во дворе никого не было, у самых ворот стояла бежевая "девятка". Человек на сосне даже не оглянулся на стук задвижки.

Майор собрался уже окликнуть его, как вдруг в застекленных сенях раздался топот заплетающихся ног, пьяное рычание – и дверь распахнулась. На крыльцо вывалились две простоволосые девушки ─ одна в шортах и майке, другая завернулась в простыню, ─ они вели под руки толстого, волосатого мужчину. Толстяк был абсолютно голый: в черноте, под огромным трясущимся брюхом, – эта деталь сразу бросалась в глаза – подпрыгивало некое подобие шарика для пинг-понга. Девушки при виде Андрея попятились, как если бы хотели вернуться в дом, но туша по инерции продолжала двигаться вперед и увлекла их за собой. Толстяк, сотрясаясь заросшим телом, запнулся о собственные ноги и грохнулся на четвереньки, показав обрамленную лысину, – девушки отпустили его. Та, что была в простыне, потеряв равновесие, села на ступеньку. Простыня спала, обнажив маленький, розовый сосок, красавица поглядела выразительно на Андрея и натянула покрывало на плечо.

Мужчину вырвало, в подставленный второй девушкой таз. Он весь посинел, почернел, шея стала толще головы, виски вздулись, рот со щеками вытянулся вперед, и из него начали вываливаться свекольного цвета куски. Расторопная девушка склонилась над ним и, упираясь рукой в его загривок, приговаривала:

– Вот так, молодец ─ еще поблюй.

Толстяк сел на верхней ступеньке, весь в слезах и поту.

– Что вы мне дали, гадины? – протянул он плачущим голосом.

– Узвар, очищающий, – сказала старшая, в шортах.

– Смерти моей хотите! Я же компотику просил, дуры.

– Ничего, потом спасибо скажешь.

Толстяк продолжал охать и отдуваться в то время, как девушка обтирала ему рот и все лицо полотенцем. Под каштановой шерстью проступил румянец, губы налились, будто спелые вишни. Андрей наблюдал за ним, не скрывая усмешки, и тут взоры их встретились.

– Ты что же ругаешься, как собакоед? – сказал Андрей. Он окончательно узнал Валерку Козырчикова по слабому страбизму широко расставленных глаз, который даже сейчас придавал его взгляду мечтательное выражение. (И все равно не верил своим глазам: неужели этот волосатый боров и есть Валерка Козырь, которого он помнил маленьким и худым, с набитыми на кулаках мозолями. Тот еще в школе увлекался восточными единоборствами, распускал слухи о своих победах и пользовался славой великого бойца, хотя подрался всего один раз и то был бит. Впрочем, сколько он его не видел? Лет двадцать, а то и больше? Все течет, все изменяется…)

Толстяк смотрел мимо него расходящимися глазами внимательно и тупо, словно стараясь разглядеть, кто прячется у Андрея за спиной.

– Почему калитка не закрыта? – проговорил он уже без капризных ноток, – сколько вас учить, чтобы все запирали. Я тут организм чищу, – продолжал он, обращаясь к Андрею, и поморщился, как если бы из утробы поднялась тяжелая отрыжка, которую он подавил: – Это особый вид сура-терапии, известный еще с «Пуран».

В глазах его мелькнул осмысленный огонек, они на минуту заняли нормальное положение: очевидно, гуру сообразил, что перед ним кто-то знакомый, но кто именно – вспомнить не мог. Перегаром от него несло за версту.

– Не признал, что ли? – усмехнулся Андрей. Девушки во время их разговора неуверенно улыбались, не зная, как себя вести. Светловолосая, что упала вместе с гуру, уже поднялась и куталась в простыню, словно в тогу. Валерику накинули на пояс полотенце.

– Ты кто, брат? – спросил гуру. Андрей почувствовал себя неловко как человек, которого не узнают. На мгновение ему показалось, что он вообще утратил индивидуальность, имя и почти перестал существовать.

– Андрея Зубова помнишь? – поспешил он возобновить утраченное "я" и добавил с сомнением: – Был такой…

– Так это ты, что ли?.. – не то облегчение, не то разочарование промелькнули в неопределенных глазах гуру. Он попытался приподняться навстречу, но лишь закряхтел и протянул руку. – Когда я тебя… в последний раз видел? Курсантиком еще, неоперившимся, – а сейчас заматерел: коса, волосы до плеч…

– Экономия на парикмахерской…

– А мы только глаза продрали, не успели еще себя в порядок привести… – Он поднял голову и посмотрел на спутанные волосы девушек. – Это мои Матанга с Сидхайкой, верные спутницы, – шасанадеваты, короче говоря… – представил гуру дам.

Повисла неловкая пауза, во время которой все улыбались и усиленно соображали, что бы такое сказать не очень глупое. Вдруг Андрей вспомнил, о чем хотел спросить:

– Что за человек там, на сосне?

– А – это… Дигамбар один, – ответил, даже не оглянувшись, Валера. – Медитирует.