В толпе Андрей заметил двух человек духовного звания: один бородатый, в черной камилавке и рясе, другой совсем мальчик, в подряснике, с непокрытой головой, белокурый, похожий на девушку. Они о чем-то беседовали между собой, поставив сумки на землю.

– У вас тут что, монастырь? – спросил Андрей у облокотившегося о порог будки мужика. Тот поднял руку и почесал под кепкой.

─ Хотят исделать, а пока четыре брошенных дома отремонтировали и живут в их, – сказал он, приподнимая украдкой из-под полы свою сумочку. – Прими, а? У меня всего-то семь штучек.

– Не могу, видишь, начальник строгий, – сказал Андрей. – А ты в очередь встань.

– Да не хочется из-за такой ерунды стоять, – улыбнулся конфузливо на свое нахальство мужичок. – Может, все-таки примешь?

– Правда, не могу. И что, они прямо в деревне живут?

– Ну живут. Архимандрит только ихний рядом с церквой, а так они все тута.

– Ну, давай приму, – сказал Андрей, сжалившись над мужиком. Пока он отсчитывал ему деньги, в очереди произошло какое-то движение, Андрей видел краем глаза, как высокая фигура подошла со стороны клуба. Только когда раздался громоподобный пьяный рык, он поднял голову:

– Что, иосифляне, послед греха пришли обменять на тридцать серебряников! – Голос принадлежал жилистому, бородатому детине, с опухшим от пьянства лицом; с воспаленными, заплывшими глазками; в какой-то рыжей от кирпичной пыли рясе, обрезанной до бедер; в рваных спортивных штанах с лампасами ─ детина был босиком. В черных, спутанных волосах его было много седых прядей и соломы. Несмотря на неприглядный вид и легкое покачивание, в осанке то и дело сквозила нарочитая величавость, которая тут же сменялась шутовским вихлянием. Обращался он к двум монахам, те при его появлении сразу отошли в сторону.

– Смотри: из-под минералки! – показал, раскрыв сумку, молодой рясофорный монашек. – Отец настоятель лечится.

– Что, святая вода уже не помогает? А все потому что о похотях тела заботится больше, чем о спасении души, – продолжал обличать пьяный пророк. – Иноки, вашу мать! Постники, плотоубийцы! Что прячетесь? Стыдно вам, онанисты?..

– Бессовестный, ну, что ты к ним пристал – иди проспись лучше, – вступилась за монахов какая-то женщина. Однако в толпе послышался и смех:

– Правильно их, так – давай, Илюха!

Тот не обратил внимания ни на выпад против него, ни на поддержку и продолжал ругать чернецов:

– Лучше бы с женами жили, чем по баням подглядывать. Лицемеры! Или бога думаете обмануть? Дурак он, по-вашему, поверит иконкам да постным рожам? «Малакией согрешахом!» – пропел он в нос бархатистым басом на манер церковного пения. – Тьфу! Поганцы! Игруны бородатые!

– Кто это? – спросил Андрей у мужика.

– Тоже ихний, расстриженный. Они его прогнали, а он не уходит, тут в клубе живет и ругает их почем зря! Третьеводни двух монашков у бани застукали, подглядывали за женщинами, – вот он и чихвостит теперь, – разговорился повеселевший мужичок.

– И что ж, они на него управу не найдут? – сказал Андрей, ловя недовольный взгляд Борисыча.

– Так они ж сами его и прикармливают тут! – воскликнул мужичонка.

– Как так?

– А вот так!.. – качнул тот назидательно головой очень довольный, что чем-то смог поразить заезжего. – Он же им всякие предсказания делает. Пойдет напророчит – и все сбудется. Говорят, сам архиерей велит его тут держать, и чтоб обо всем ему докладали. Всё они ждут чего-то… Он же и дефолк предсказал, только они его не послушали и много денег потеряли. А которые послушали да долларов накупили, те инвестицию исделали…

– Ну что ты к ним привязался, – опять вступилась за монахов женщина. – Живут себе люди и живут: не пьют, не воруют, никому не мешают. Ты вон сам тверезым когда был?

– Я пью, жено, потому что мне видение было, до которого я три года капли в рот не брал. – Расстрига расставил широко ноги. Очередь начала огибать его полукругом. Сдавшие бутылки не отходили, а терлись тут же.

– Жил я в то время у нашего архиерея, вроде как в услужении. Понравился ему голос мой, как я в хоре соборном пою, а может и еще что… – Он сделал неприличный жест, сунув руку под рясу, в очереди раздался смех. – Да только недолго я там задержался. Захожу раз в покой к владыке – он мне разрешил без стука входить: то в подштанниках предстанет, а то и вовсе при мне рателешится – я этому значения не придавал. И вот, братие, захожу я к нему в спаленку без задней мысли – без задней!.. – повторил он и приподнял сзади рясу, чем вызвал уже настоящий гогот. – А там, хотите верьте, хотите нет, их высокопреосвященство стоит раком, с тылу здоровенный иеромонах пристроился, вот такая рожа, и, знай, понужает святителя, тот же глазки завел да постанывает – на обоих только кресты нательные. Не сдержался я, братие: плюнул преосвященному прямо в харю. И так нехорошо, знаете, плюнул: набрал соплю в рот да в самый глаз ха́ркнул. Через час где-то является ко мне делегация, секретарь с первосвященниками, и говорят: это, мол, было дьявольское наваждение – сон на яву, – так как тебя Сатана охватывает. А раз ты одержим Нечистым, направляет тебя владыка в этот говенный монастырь отбывать епитимью. – Он показал на церковь и плюнул.

– Не лги! – вдруг крикнул сурово старший из монахов, выглядывая из-за стоявших перед ним людей. – Что клевещешь на праведника!

– Ох, какое ты страшное, брат, слово молвил: не лги! Прямо пророк Исаия. А может, ты сам у того праведника причащался? – осклабился Илья.

– Ты зачем пришел? Все эти пакости рассказывать? Тут вон дети стоят – зачем малых соблазняешь? – выступил вперед инок, указав на стоявших в очереди детей. Последний довод, видимо, подействовал на расстригу: он моргнул растерянно и потом, словно вспомнив что-то, улыбнулся.

– А может, у меня тоже бутылочка есть. Может, я тоже бутылочку сдать хочу, – сказал он, доставая из-за пазухи недопитую чекушку. Тут же осушил ее одним глотком, не поморщившись.

– Пропустите его: пусть сдаст да идет с богом, – сказала та самая женщина, что стыдила расстригу.

Очередь расступилась, и бывший монах приблизился к будке, уперся рукой в порог, протянул бутылку:

– Прими у меня бутылочку, мытарь.

Борисыч оторвался от калькулятора – он переживал коммерческий подъем – и весело, с хищной улыбкой спросил:

– Какой же я мытарь, дядька? Мытари деньги собирают, а я раздаю.

– Все равно ты мытарь. Ты, и давая, отымаешь – не можешь ты раздавать… – сказал расстрига, вглядываясь в глубину будки.

В этот момент Андрей относил полный мешок и вернулся за новым. Он встал как раз под дырой в крыше – и солнечный луч осветил его голубым столбом с головы до ног. Расстрига смотрел на Андрея, сдвинув брови, словно пораженный какой-то мыслью, и вдруг отшатнулся в испуге.

– Вот он! – закричал в исступлении. – Вот кто идет за мной! Ему поклонитесь! – Взоры всех устремились к Андрею. Тот не понял, на кого показывает расстрига, – оглянулся назад.

– Да это – тоже мытарь… – заикнулся, было, рясофорный монашек.

– Вот кто идет огнем крестить! Сожжет солому огнем неугасимым!.. Прямыми сделайте стези его!.. – кричал расстрига, подняв руку с бутылкой. Глаза остекленели, изо рта летели брызги. Он отступил от машины – люди, стоявшие вокруг, шарахнулись от него.

– Ну, белая горячка началась, – сказал кто-то в толпе.

– Пророчествует – тише! – пророчествует… – зашипели другие.

Андрей, смущенный общим вниманием, соскочил вниз: все равно торговля остановилась.

Оратор уже забыл о его существовании и вещал о том, что "царство тысячелетнее" приблизилось, так как власти его здесь, и что скоро увидят они, как падает башня вавилонская, воздвигнутая на костях, и что печи Навуходоносора раскалены уже огнем…

– Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь – убийцы! – кричал, потрясая бутылкой, сумасшедший пророк, его била не то похмельная, не то священная дрожь. – Князья твои законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки, и гоняются за мздою; не защищают сирот, и дело вдовы не доходит до них…