«А у меня всего одна попытка».

Нет, он мог проиграть, даже лучшие из лучших не застрахованы от неудачи, что говорить о нем. Но потерпеть поражение, взявшись за дело, и споткнуться и разбить голову по собственной глупости, так до этого дела и не добравшись, – это не одно и то же.

«Меня погубят гордость, самонадеянность и торопливость». Отец предупреждал его от этих качеств, он видел и понимал куда больше, чем казалось, и не только в соренских заговорах. Если бы ему теперь рассказать обо всем, что случилось за этот год...

Улыбка сползла с губ Уна. Он снова увидел звериную морду, кривую пасть, услышал украденные слова.

Как зверь догадался о ней? Что такого увидел на платке? Еще в зверинце Ун мог часами рассматривать эту тряпку. Вышитые на ней узоры были совершенной бессмыслицей, пародией на искусство, которая только и была доступна макакам. Значки, напоминавшие не то птичьи следы, не то деревья, обломанные ураганом, не складывались ни в какую, даже самую простую картинку, какую мог бы нарисовать трехлетний ребенок. Но для зверя они что-то значили, так как же...

– Все в порядке?

Ун поднял глаза. Варран остановился и смотрел на него пристально.

– Да так. Задумался, что будем делать, если встретим дикого кота.

Этого объяснения не хватило. Варран начал то и дело оборачиваться, и Ун даже натянул пониже козырек кепки, притворяясь, что не замечает этих частых изучающих взглядов. Что норн так боялся увидеть? Или, наоборот, что надеялся увидеть? Как он сдастся от боли и, охая, сядет на какой-нибудь пень, как тогда, в первые лесные походы сразу после болезни? Вот еще. Такого-то, значит, мнения этот крапчатый о раанах?

Хотя, что еще Варран мог о них думать? Слишком часто он сталкивался с изнеженными, не имевшими никакой цели раанами. Но теперь ему предстояло узнать, каковы они на самом деле, и почему смогли победить в войне, которую и сами считали обреченной.

Лишь бы только успеть. Не стоило задерживаться у «Быка» и так беспечно относиться ко времени. «Разве пара потерянных минут могла что-то решить?» – а если могла? Если та пара минут и правда окажется решающей?

Ун отчаянно прислушивался, но не слышал море, хотя ему казалось, что они шли уже так долго. Лишь бы успеть. Лишь бы только не сбиться со следа.

– Ты уверен, что мы идем правильно?

Варран обернулся и резко приложил указательный палец к губам:

– Тише! – сказала он едва слышно, , а затем как будто удивился и испугался собственной наглости и добавил: – нам теперь надо быть тише, господин Ун. Мы идем правильно. Я вам потом покажу.

Бесконечный поход продолжился, а сомнения Уна начали разрастаться, как цепкий сорняк.Варран всегда был верен и исполнителен. Но в этот раз он не хотел участвовать в происходящем и, наверняка, считал всю идею безумной. Верил ли он, что у них вообще есть шансы на успех? Или пошел лишь затем, чтобы не дать убиться раану, которого так долго оберегал? Уж не считал ли крапчатый себя нянькой при капризном ребенке? Что если он специально водил их кругами? И делал это из самых лучших побуждений: пытаясь одновременно и помочь сохранить лицо одуревшему раану, и уберечь его от опасностей?

Ун поначалу еще отмахивался от этой абсурдной идеи, но скоро она начала жечь нутро, как проглоченный камень-тепловик. И когда он уже был готов задать почти оскорбительный, полный недоверия вопрос, Варран остановился и указал на старое черноствольное дерево, окруженное свитой чахлых больных побегов.

– Вот.

Ун подошел поближе и сразу понял, на что должен смотреть. Почти на уровне глаз на черной коре белел вырезанный крест, шириной с открытую ладонь, заплывший окаменевшими комками смолы.

– Я не знаток растений, но думаю, этому знаку как минимум несколько дней. И это не первый. Мы миновали с десяток таких.

Ун дернул плечами. У патрулей была своя система ориентиров, но чтобы заметить их, надо было знать с десяток правил и принципов, иначе лес казался совершенно нетронутым и нехоженым. Этот же знак не увидел бы только слепой.

– Зачем они это сделали?

– Наверное, боялись заблудиться.

Боялись? Кто? Девчонка, которая влезла туда, куда как будто бы нельзя было влезть? Или ее зверь? Нет. Такие не боялись ничего.

Когда они пошли дальше, Ун обернулся на дерево со знаком и задержался на несколько лишних секунд, пораженный внезапным осознанием.

Вызов.

Вот что это такое. Варран слишком наивен, чтобы понять такую очевидную вещь. Правда, и сам он забылся и потерял бдительность. Отступая, островитяне могли оставить ловушки. И отнюдь не сигнальные.

«Если у них есть такие мины, то что может быть еще?»

Ун началс подозрением посматривать на землю, но скоро был вынужден признать, что только попусту волнуется. Если мины и капканы и были, то, скорее всего, где-то у дороги, стоило задуматься о них раньше. Да и разве Варран просмотрел бы такое? От него ничего не скроешь. Но даже самые логичные объяснения не могли успокоить Уна в полной мере, и каждый раз, когда среди подгнившей листвы показывался камень, присыпанный землей, он внутренне напрягался в ожидании чего-то ужасного.

Они смогли подбросить «Быка» в воздух. А что могли сотворить с живым существом?

Ун прогнал яркие, но нелицеприятные образы, и постарался сосредоточиться на том, чтобы избавиться от вновь усилившейся хромоты, вернувшейся вместе с новыми всплесками боли. Когда они перебирались через узкий ручей, он едва не поскользнулся из-за нее – не смог как следует встать на камень – и снова заслужил этот изучающий взгляд Варрана.

– Вы точно в порядке? – спросил норн полушепотом. – Можем устроить привал.

– Нет, идем дальше, – упрямо ответил Ун.

Неожиданно пронзительный птичий крик донесся откуда-то сверху, из-за густых крон. Этот зов был наглым, бросающим вызов таящемуся лесу и его порядкам. Ун вскинул голову, ничего не увидел из-за листвы, но этого и не требовалось. Голос морского белого крикуна он бы ни с чем не перепутал. Ун хмыкнул, прислушался, с удивлением понимая, что так сосредоточился на дурацких подозрениях, на самом себе, на боли, на ловушках, что не заметил, когда это издалека начал доноситься равномерный шум, сопровождаемый пока что едва слышным хором вскриков: «гва-а-а», «гва-ва...», «гва-а».

В воздухе сразу как будто появился запах моря, какой можно услышать только на самом берегу, и было ли это правдой, или только самовнушением – уже не имело значения. «Мы почти пришли». С каждым шагом далекие звуки становились как будто все четче, хор дробился на отдельные голоса, на множество нескладных птичьих песен. Так близко! Нетерпение теперь мучило хуже боли, а они все шли, и шли, и шли. Лес снова начал казаться непреодолимым, а потом, в один момент, закончился.

Ун сощурился и прикрыл рукой глаза, отвыкшие от яркого света. Солнце, пусть уже и начало свой медленный спуск к горизонту, не спешило облачаться в вечернюю алую блеклость. Бухта блестела – смотреть больно, над ней метались белые точки птиц, за ней простиралось бесконечное черное полотнище моря.

«Злобная хитрая тварь», – в этот раз Ун смог понять его сущность, и не почувствовал никакого восторга, как тогда, на скрипящей, покосившейся вышке.

Море не защищало Империю. Оно усыпляло ее мнимой безопасностью, оно укрывало замыслы врага, отгораживало, помогало подобраться незаметно.

Ун осторожно приблизился к каменистому обрыву, поморщился, когда порыв соленого ветра сбил с головы капюшон, царапнув по свежим ссадинам, и посмотрел вниз.

Берег здесь был не просто высокий, они как будто забрались на небольшую каменную гору. Ун посмотрел на запад, где виднелся ближайший к ним край бухты. Зрелище оказалось внушительным: сотни и сотни птиц, бесчисленные точки, ютились на отвесных скалах и метались вокруг них, напоминая белые, полупрозрачные облака. Вблизи эти склоны, конечно, не были настолько плоскими и гладкими, какими выглядели издалека, и все же у Уна не получалось представить, как кто-нибудь бы смог забраться по ним вверх или, тем более, спуститься и не сломать шею.