Наверное, Лин повторял про себя снова и снова: «Все это неправда. Все это не на самом деле».

Ун, к своему стыду, тоже не мог отделаться от схожих мыслей.

Они ведь были здесь и сейчас, а не сто лет назад. «Это какая-то ошибка», – он убеждал в этом не то самого себя, не то безжалостный мир, в котором все уже произошло, а тем временем цепкие лапы схватили его за воротник маскировочного плаща и перевалили на спину.

«Скажи ему, что я его убью, если будет шевелиться», – приказал полосатый девчонке. И она ничего не возразила. Даже не попыталась одернуть его. Как будто именно зверь был среди них главным. Она быстро вытащила из сумки старую, едва не разваливающуюся книгу, начала листать ее, потом облизнула губы и пропищала, заикаясь:

– Он изволяет просить...

«Я не прошу!» – рыкнул зверь, разматывая моток веревки.

– Тирт изволяет просить вас не... не... эм... извольте погодить... – снова зашуршали страницы.

«Все уже, не надо», – буркнул зверь, закончив связывать руки Уна, и глянул с такой глубокой злобой, будто вот-вот собирался кинуться на него и порвать на куски. Нет, эта тварь не должна так свободно ходить по земле. Эта тварь не имеет права говорить ни с кем на равных, пусть бы и с последней островной дикаркой. Никому из этих тварей не позволено такого! Нет в них ничего разумного. Посмотреть им в глаза – там пусто. Нет ничего ни в черных, как темнота, ни в синих, как воздух. Никакого разума. Одно только притворство. «Я не боюсь вас», – подумал Ун, попытался вздернуть подбородок, но только стукнулся шишкой на макушке о какой-то камень и зашипел, морщаясь.

Зверь фыркнул. Он содрал с пояса Уна подсумок с патронами, а вместе с ним и походный нож с широким лезвием, потом начал обшаривать карманы. Как же унизительно. А девчонка все не унималась.

– Мы не иметь намерений взять что-то, – медленно проговаривала она по слову, всхлипывая и шумно протирая нос, – это большая необходимость, чтобы наш разговор быть пройти.

«Я раан, – напомнил себе Ун, – я никому не позволю себя запугать».

Он старательно делал вид, что ничего не происходит, что он не валяется на земле, что его не обыскивают и пытался с вызовом смотреть в глаза зверя, злясь, что тот трусливо избегает ответного взгляда, но когда полосатая лапа потянулась к нагрудному карману его рубашки, все рухнуло.

– Не лезь! – попытался рявкнуть Ун, но из пересохшего горла вырвалось что-то невразумительное, напоминавшее больной клекот. Да и разве эта тварь могла что-то понять? Как же там правильно будет... – Не лезь! – повторил Ун на зверином наречии и понял, какую страшную ошибку совершил.

Полосатый уже запустил пальцы в карман, вцепившись в платок, да так и застыл. Теперь его мертвый синий взгляд был неотрывно устремлен на Уна. Нижняя челюсть медленно пошла вниз, задергалась, как у принюхивавшегося дикого кота. Не оборачиваясь, он громко рыкнул Пестрой: «Это красноголовый умеет говорить!»

«Ну и пусть, мы пришли за другим, хватит, прошу тебя...» – Пестрая сказала что-то еще, но Ун не узнал слов, или не услышал их. Он только и мог, что смотреть, как полосатая лапа вытягивает из кармана платок. Захотелось крикнуть «Оставь», просить, умолять, но отвращение к самому себе пересилило страх. Что с ним такое? Это же просто кусок ткани. Мусор. Почему он готов так унижаться ради этого? «Да что со мной?».

Окажись на его месте прадед, превратился бы он в подвывающую размазню?

Полосатый повернулся к Пестрой, голос его звучал все громче и яростнее: «Он работал там! Понимаешь? В том месте! Он знает наш язык!». Если теперь посильнее пнуть зверя под коленом, то, может, получится его опрокинуть. Жалко, что до ножа у него на поясе не дотянуться.

«У меня будет только одна попытка».

Ун начал прикидывать силу удара, но промедлил, полосатый уже отодвинулся, точно что-то почувствовав, а потом снова сгреб его за воротник плаща и потянул к себе. Из искривленной пасти вырвались пережеванные, изуродованные почти до неузнаваемости, но раанские слова:

– Ты работать в том место!

Невозможно. Невозможно! Трижды невозможно!

Звери не имели права произносить ни единого раанского слова! Да и разве могли? Только притворяться, только повторять. Только изображать разум. Неправильно! Те в зверинцах... Ошибкой было оставлять им даже тот фальшивый язык, выдуманный древним врагом. А что происходило на островах? Сколько там пряталось и ждало своего часа таких вот диких полосатых, предки которых сбежали после Объединительной войны?

– Ты, красноголовой, мучить шаат! Ты…

Полосатый сжимал воротник Уна все сильнее и сильнее, ткань впивалась в кожу как удавка.

– Смотреть на меня, красноголовый! Разве я животное? – зубастая пасть зверя, плюющая слюной, стала еще ближе. И глаза... Они были синие, но не такие, у нее.... – Разве они есть животное?

«Хватит», – девчонка потянулась к полосатому, но тот оттолкнул ее боком. «Тирт, ты все испортишь!»– возмущалась она, как будто дикое животное могло ее понять.

– А это…

Зверь отпустил воротник Уна, взмахнул смятым платком, глянул на него с ненавистью, а потом – с удивлением. Он медленно встал, развернул зеленую ткань, повертел ее так и сяк, глаза забегали, точно читая что-то. Встревоженная Пестрая заглядывала ему через плечо, как любопытная птица.

Что они там увидели?

Ун попытался перевалиться на бок и не смог. Собственное тело не слушалось его, а стыд душил хуже любого воротника. Надо было притвориться оглохшим и ослепшим, но он не выдержал и снова посмотрел вверх, на полосатого.

– Кто это тебя любит? – пролаял зверь. – Ты не.. не заслуживать таких слов, – он медленно сложил платок. – Ты забрать эту… эту вещь у…

«Замолчи», – взмолился про себя Ун. Он все прекратил, все исправил, неужели это дурацкое прошлое будет вечно нагонять его и кусать за пятки?

«Хватит!» – в этот раз Пестрая со всей силы хлопнула зверя по лапе, заставляя отступить в сторону, выхватила платок, сунула обратно в карман Уну и помогла ему сесть, придерживая за плечи, как смертельно больного.

– Все должно было случаться не так, – прошептала она, нервно взглянула на мертвое тело господина Кел-шина и вновь принялась торопливо листать свою книгу. – Мы... мы отплатим семье мертвого золотом, у вас есть мое слово! Так не должно было получаться. Позволяйте начать с начала.

Конечно, они заплатят.

Ун наблюдал, как зверь прошел вдоль автомобиля, мимо Варрана и Лина, и как встал посреди дороги. Наверное, вынюхивал, не едет ли патруль. Везучая тварь. Из десятого лагеря на запад никто практически не ездил, а из пятнадцатого на их поиски отправятся только вечером.

– Извольте, пожалуйста, милостиво извинить моего друга. Мы приехать к вам не затем, чтобы делать зло. Мы пришли, чтобы говорить... – шептала девчонка, – я просить вас повернуться.

Ун медленно повернул к ней голову. Вместо книги Пестрая теперь держала в своих странных, трехцветных руках лист белоснежной бумаги.

– Здесь есть наши предложения. Я отдам их вам. Сейчас я буду прочитать. Я Таара-та-Нан приехала на вашу землю…

«Это не их земля», – громко возмутился зверь, девчонка даже вздрогнула, замолчала, но все-таки решалась читать дальше.

– Я Таара-та-Нан приехала на вашу землю, чтобы говорить как голос семьи Та-Нан о детях народа шаар, которых вы именуете те, что полосатые. Нам ведомо, что у вас есть много шаар. Я не приехала, чтобы спорить с вами, но чтобы говорить.

Варран зашевелился, потирая связанные запястья, зверь тут же оказался подле него и наставил винтовку.

– Сидеть! – и добавил на своем фальшивом языке: «Лживая твоя кровь».

Дорвался до оружия и сразу такая отвага. Но Ун знал, какие полосатые на самом деле, он видел все, стоя на стенах зверинца, и знал всю их жалкую, трусливую природу. Ничто в этих тварях его никогда больше не обманет.

– Мы готовы купить шаар вашей земли. Мы оплатим золотом и плодами дерева иана за каждого шаар. Мы не можем выкупить всех, но готовы выкупить детей. Здесь на бумагах, – она указала пальцем на лист, с которой читала, – начертано наши предложения. И мы готовы выслушать ваши предложения. Через три дня, если считать с дня завтрашнего, наш посол будет явиться на это место в полдень. Мы будем благодарить за ваше участие.