«Госпожа Текка» стояла неподвижно, только утренний ветер иногда с опаской касался длинных, распущенных волос. Ее ржаво-желтые глаза смотрели прямо на Уна, да так пристально, что захотелось спрятаться.

«Зачем он притащил тебя с собой?»

– Ун! – господин Кел-шин уже было пошел в его сторону, но тут же остановился, поморщился, словно наступил в собачью кучу, и снова, теперь уже с явной неохотой, обратился к капитану. – Ах да, кое-что еще. Я получил письмо на станции, майор Виц как-то узнал, что я буду здесь. Он обещал прилететь, хочет поговорить со мной. Так вот, капитан, разрешаю вам... Хотя нет, не так. Приказываю вам, капитан, послать его к помойной матери. Не желаю даже слышать о нем.

Капитан так растерялся, что развел руками, но господину Кел-шину не было дела до его удивления и тревог. А между тем удивлен был и Ун. Да, высокородные – высокородные и есть, и им многое позволено, но все-таки майорское звание, это не мелочь. И неважно, насколько глубока личная неприязнь, разве достойно поступать так с верным, пусть и слишком увлеченным своим делом, офицером, тем более рааном?

– Ун! Морской воздух творит чудеса! Вижу, ты совсем поправился, тебя не узнать!

«Вас тоже», – едва не ляпнул Ун, пока господин Кел-шин тряс его руку. Вблизи высокородный выглядел еще хуже. Под глазами залегли темные круги, а губы, растянутые в улыбке, как-то нервно подергивались.

– Пойдем, хочу посмотреть, что у вас тут за жизнь.

«Плакал мой патруль, – подумал Ун, – если все затянется, то они отправят на смотровую вышку кого-нибудь другого».

А все грозило затянуться, причем надолго – что именно ему нужно было увидеть, господин Кел-шин пояснять не как будто и не собирался, и когда Ун повел его через лагерь, вдоль строгих рядов жилых и складских палаток, он ни к чему не присматривался и только иногда кивал приветствовавшим его солдатам.

– Вон там у нас кухня и столовая, – Ун не выдержал молчания и указал в сторону длинной палатки, над которой поднимался легкий дымок.

Господин Кел-шин угукнул, хотя смотрел не на столовую, а куда-то назад. Ун тоже обернулся. У главных ворот вокруг ведьмы начала собираться небольшая толпа. Удивительное дело, а ведь он никогда не замечал за местными норнами особой религиозности, не считая, конечно, Ганнака, этого параноика, любителя перьев. С другой стороны, если отбросить ее богов и всю прочую ерунду, Текка сама по себе была тем еще зрелищем. Как ураган или пожар – и хочется, и невозможно отвести взгляд.

Ун хмыкнул, прогоняя эту высокомерную особу из своих воспоминаний и мыслей, отвернулся от нее и начал прикидывать, куда бы еще сводить гостя, но тут господин Кел-шин сам подал голос:

– Ну и запах! Что это там у вас тлеет?

– Это горе-мох, насекомые...

– Ну, главное, что не серое дерево, – отмахнулся господин Кел-шин. – Я вообще думал, что пограничные лагеря у нас как-то побольше. Ладно. Вижу, норнские офицеры тут вроде как справляются, вот и хорошо.

«Вот и хорошо?» В смысле?

Ун так удивился, что напрочь позабыл, что собирался сделать. Нет, он будет рад, если все закончится так неожиданно быстро, но о чем господин Кел-шин сможет потом доложить советнику Ат-шину? И что станут думать о таком «проверяющем» местные норны? Он ведь представитель Столицы. Да еженедельный осмотр курсантских казарм и комнат в Высшем офицерском училище проводили тщательнее и дольше, и без всяких распоряжений Совета.

– Знаешь, я вот считаю, когда что-то работает, так и лезть не надо. Давай-ка перейдем к главному вопросу.

Господин Кел-шин вытянул из-под лацкана белоснежный конверт, щелкнул каблуками ботинок и с неуместной торжественностью протянул его Уну.

– Рядовой Ун! Рад сообщить, что согласно решению дисциплинарного управления вам полагается четырехнедельный отпуск с правом въезда в Столицу, во время которого высочайшая судебная комиссия повторно рассмотрит ваше дело. Строго между нами могу намекнуть, что шансы на помилование крайне высоки.

Ун потянулся взять конверт, да так и застыл, слушая и не веря тому, что слышит. Это ведь, шутка? Очень жестокая шутка. Иначе и быть не могло, когда связываешься с высокородными. Разве не этому его научили в доме госпожи Диты? Разве не это он понял в день казни тех несчастных норнов? Надо было сохранить остатки достоинства и потребовать немедленно прекратить этот цирк, но конверт как будто сам собой оказался в его руках. Ун дрожащими пальцами надорвал короткий край, осторожно вытащил прямоугольник плотной бумаги, пестрящий печатями и подписями, и тут же принялся читать.

«Согласно решению... Высочайший Совет... по воле Его Величества...»

Никто, даже высокородный, не посмел бы ради дурацкой шутки использовать имя императора.

Ун опустил руки, чувствуя, как уши, особенно правое, укороченное, краснеют.

– Почему? – спросил он. – Почему они обо мне вспомнили? Что случилось?

Господин Кел-шин позволил себе долгую многозначительную паузу и победную улыбку, как будто и рассчитывал на такое удивление, а у Уна упало сердце. Тут не нужно было никаких слов, все стало до боли понятно. «Очередная подачка», – подумал он, чувствуя на языке горький привкус желчи.

– Мне показалось, что к твоему делу надо присмотреться получше. Вот я и написал отцу, что нам просто вредно разбрасываться такими достойными раанами из-за всякой ерунды. Отец кстати со мной согласился. Ты не радуйся раньше времени, но я, правда, уверен в успехе

Работа счетоводом была подачкой, отправка в самое грязное место на свете, в зверинец, вместо тюрьмы или ссылки, тоже была подачкой, и вот, пожалуйста, еще одна. Только из других рук. Как же теперь господин Ирн-шин, наверное, огорчится, когда узнает, что кто-то другой наступил на гордость его дрессированного любимца. Хотя он и так все уже знал. Ун выбросил то слащавое письмо, пришедшее от высокородного в прошлом месяце, но теперь понимал, что отправлено оно было не от внезапного порыва дружеских чувств. Неужели господин Ирн-шин прослышал, что у подопечного появились другие, более могущественные друзья в Совете, и решил подстраховаться?

– Ты как будто не рад.

Ун вскинул голову, понимая, что не знает, как ответить.

Разве он мог уехать? Ведь здесь, на этих закоулках мира, ему самое место. Здесь у него есть шанс хотя бы попробовать искупить свой позор пусть и только перед самим собой. Ун хотел сказать, что не просил о помощи, что все это лишнее, но смелые слова встали поперек горла рыбьей костью, вместо них вырвалось путанное и беспомощное возражение:

– Понимаете, господин Кел-шин, я ведь собирался подавать прошение, чтобы меня перевели в этот лагерь на весь оставшийся срок ссылки. Вам не стоило беспокоить Совет...

Улыбка на лице господина Кел-шина растаяла, иссушенное лицо стало казаться еще острее, серое пятно на шее мелко нервно задергалось. Он завел руки за спину, шагнул к Уну и заговорил тихо, но настойчиво:

– Совет почти никогда не соглашается пересматривать вынесенные приговоры. Это большая редкость, Ун, и такие редкие чудеса надо ценить. К тому же я поручился за тебя перед отцом. Ты сейчас ставишь меня в очень неудобное положение.

В голове крутились всякие глупости, не то жалостливые мольбы, не то оправдания: «Я должен все обдумать», «Дайте мне время», «Поймите, это все слишком внезапно» – и он бы что-нибудь такое и ляпнул, но встретился с взглядом господина Кел-шина и второй раз за утро прикусил язык. За занавесью легкого возмущения высокородного тихо бурлила почти детская обида, перемешенная с отчаянием и болезненной решительностью. Это была опасная смесь.

– Послушай, Ун, ты должен согласиться. Не из-за приказа явиться куда-то, даже не из-за слушаний, мне нужна твоя помощь...

– Господин Кел-шин! – окрик капитана в одно мгновение привел раана в чувство – столичная выучка взяла свое, и, поворачиваясь к не вовремя влезшему в разговор офицеру, господин Кел-шин больше не выглядел растерянным, а только слегка раздраженным.

– Что? – спросил он, резко одернув края мундира.