С этого времени я перестал с прежним упорством сопротивляться намерениям жены.
– Этот способ, – сказал я ей, – кажется мне каким-то странным. Я полагал, что дворянства удостаивают за подвиги или за труды; но раз вы говорите, что я заблуждаюсь, то я готов вам поверить. Значит, дворянство можно купить. Допустим, я куплю дворянство. (Я хочу, чтобы вы поняли, почему я все еще питаю отвращение к этой мысли). Да, конечно, ваше предложение заманчиво, но если я еще колеблюсь, то вот почему: ведь мне придется по сто раз на дню напоминать самому себе: эти господа, которые воспитываются в моем доме – дети Жакоба, развозчика вина, лакея, ставшего дворянином.
– Хотя в ваших рассуждениях есть доля истины, – возразила жена, – я прошу вас исполнить мою просьбу. Надеюсь, вы так и сделаете.
На это нечего было возразить, и я только сказал:
– Поступайте, как находите нужным; я согласен на все.
Пусть моя уступчивость не удивляет вас; причина ей – не избыток тщеславия, и об этом я уже предуведомлял читателя. Не честолюбие, а любовь к жене вырвала у меня согласие. А если кто-нибудь и увидит в моем согласии толику честолюбия, то следует ли мне защищаться от этого обвинения? Слава льстит самолюбию, нападает врасплох и даже лишает разума: все это, может быть, со мной и случилось. Как бы то ни было, стараниями моей жены, которая при всей любви ко мне с трудом переносила фамилию Ля Валле, для меня нашли придворную должность,[116] я вступил в переговоры, получил искомое звание, отсчитал деньги и приобрел таким образом право написать перед своим именем: «Конюший[117] Его Величества, сьер[118] де…»
Несколько месяцев спустя после этой метаморфозы жена родила нашего первого ребенка, и в пылу восторга я уступил новой ее просьбе: присоединить к нашей фамилии название последнего купленного ею поместья. Вскоре, благодаря тайным усилиям жены, все так привыкли к этому новому титулу, что даже у нас дома меня уже иначе и не называли.[119]
Читатель наверно заметил, что, увлекшись подробным повествованием о своей жизни (которое я намерен закончить в этой части), я совсем не упоминаю о моих любезных племянниках. Между тем я все это время усердно заботился об их воспитании, и они, могу сказать, были достойны усилий, затраченных учителями на их образование.
Я имел полное основание быть довольным своей жизнью во всех отношениях. За пятнадцать или шестнадцать лет жизни в Париже, заполненной деловыми заботами, в семье моей появились два сына и дочь. Моя жена позаботилась дать им воспитание, соответствующее тому рангу, которое им предстояло занять в обществе благодаря их состоянию. Ничто не омрачало моего счастья: наши мальчики делали большие успехи, а в дочери мы каждый день открывали все новые очаровательные черты.
Счастливый отец, я был также счастлив и в дружбе. Молодой человек по фамилии Боссон, тот самый, которому я когда-то услуживал по приезде в Париж и за которого потом просил господин д'Орсан, проявлял большие способности, удачно умел их применять и тем облегчал мне заботу о его карьере.
Он часто бывал у меня, и я принимал его с удовольствием. Добрый, легкий и веселый характер привлекал к нему все сердца. У него была приятная внешность и, могу сказать, он был достоин владеть тем состоянием, которое промотали его родители, а я помог восстановить. Этот милый юноша участвовал во всех наших праздниках, и мы смотрели на него как на члена семьи.
Когда я решил, что воспитание моих племянников закончено и что наступила пора устроить их на хорошие места, я посоветовал им подружиться с господином Боссоном. Привлекательный характер этого молодого человека скоро завоевал ему симпатию моих племянников, и я был этому очень рад, ибо знал, что часто дальнейшие успехи детей в жизни и почти всегда их характер зависят от первых дружеских связей.
Так как отец их был разорен безрассудным расточительством матери, они не могли рассчитывать на приличное положение в обществе, если сами о себе не позаботятся. Надеяться на мое наследство племянникам тоже не приходилось, – ведь у меня были свои дети. Поэтому я решил от младых ногтей приучить их к труду. Я предложил им работать в моих конторах под руководством господина де Боссона. Старший охотно согласился и скоро обнаружил большие деловые способности. Младший же племянник, напротив, к большому моему огорчению, высокомерно отверг этот разумный план.
– Чем же вы хотите заняться? – спросил я его.
– Я желаю быть военным, – ответил он, – у меня нет никакого желания протирать штаны в конторе.
Я подумал, что это просто мальчишеская блажь и что я легко сумею его образумить: у мальчика была располагающая внешность, говорившая о кротком характере, я замечал в нем также природную рассудительность и потому надеялся, что смогу его разубедить.
– Я отнюдь не осуждаю, – сказал я, – благородную горячность сердца, повелевающую вам избрать военную карьеру; но все обстоятельства против вас, дорогой племянник. Вы по рождению простолюдин; отличия, которыми я старался облагородить мое имя, ненамного возвысили меня, а на вас тем более не распространяются.
– Я знаю, – ответил он, – и потому должен собственными силами добиться того, в чем мне отказала судьба.
– Сказано неплохо! – ответил я. – Но имейте в виду, что в нашей стране военная служба – это излюбленная дорога дворян; вам на этом поприще придется ежедневно сталкиваться с тысячью обид. Если надо будет выбирать между двумя одинаково отличившимися молодцами, предпочтение всегда будет отдано дворянину. Вы заподозрите несправедливость там, где всего-навсего соблюдается обычный порядок; у вас горячая голова, вы можете вспылить, наделать глупостей; вы будете вынуждены покинуть родину и погубите себя окончательно. Даже военные заслуги, если вам посчастливится заслужить награду, будут расцениваться гораздо ниже из-за вашего происхождения, и продвижение ваше по службе будет чрезвычайно медленным, в то время как другие будут двигаться вперед семимильными шагами только потому, что они могут предъявить полуистлевшие пергаменты, доставшиеся им от предков.
– Ну что ж, значит, мне самому придется не зевать и использовать любой подходящий случай, – не сдавался племянник.
Эти слова, произнесенные с излишним задором, еще раз обнаружили истинный характер молодого человека. Под кроткой внешностью скрывалось упрямство, которое мне нелегко будет сломить. Я все же попытался вразумить его при помощи доводов, проверенных на моем личном опыте и столь же убедительных, сколь верных.
– Во Франции военная служба годится только для людей двух сортов: для богатых простолюдинов и для бедных дворян.[120] У последних нет других источников дохода, но зато имя предков способствует их продвижению по службе; богачи же добиваются милостей лишь тем, что не жалеют денег. Вы не принадлежите ни к тем, ни к другим; что же вы намерены делать?
– Я намерен итти по тому пути, который меня влечет, – ответил он. Наш спор зашел в тупик, и я уже хотел было прибегнуть к власти, которой располагал как опекун и благодетель, когда в комнату вошел господин д'Орсан. Мы обменялись обычными приветствиями, а затем я рассказал ему о наших с племянником разногласиях. Я не сомневался, что граф станет на мою сторону: ведь он, сам будучи офицером, мог лучше других оценить справедливость моих доводов. Судите же, как я был удивлен, услышав его ответ.
– Желание вашего племянника похвально, – сказал он; – надо помочь молодому человеку, и я берусь это сделать: борясь с врожденными наклонностями, мы лишь усиливаем их и делаем неодолимыми, – продолжал он. – Однако я вовсе не хочу сказать, что можно потворствовать любым желаниям молодежи. Надо показать юноше и хорошую и дурную сторону всякого поприща, и если он не испугается, то пусть сам решает свою судьбу. Простая прихоть неизбежно потерпит крушение при первом же препятствии; зато подлинное влечение не победишь ни нотациями, ни упреками, ни наказаниями.
