Выходит, все у них серьезно?

Осознание этого факта разливается внутри теплом. Пожалуй, даже раскаленной лавой.

А ведь Шустер ничего подобного и не предполагала, когда возвращалась к отцу. Все мысли были лишь о новых возможностях, перспективах, о том, что ей, наконец, разрешат открыть собственное дело. Пусть крохотное, но свое.

Но получилось все иначе. Возможно, теперь у нее есть ребенок. Даже Саня, вон, тоже стал частью ее семьи.

Но в первую очередь, конечно же, у нее есть Пахомов со своими заскоками и диктаторскими замашками. Есть чувства к нему, от которых порой хочется выть, лезть на стену, или, наоборот, визжать и лопаться от счастья.

Вера понимает, что вот уже несколько минут пялится на профиль Платона. И, кажется, даже с открытым ртом.

Мужчина это подмечает. Протягивает руку, сжимает девичьи пальцы.

— Все в порядке, Вера?

— А что, если вам уединиться в кабинете? Поговорите там без свидетелей. А?

— Саня, заткнись уже, — ворчит Платон и подносит ладонь Веры к своим губам. — Отвисай, девочка. О чем задумалась? Все ведь в норме, да?

— В кабинете удобно. Идти далеко не нужно. И посторонних ушей нет. Опять же, звукоизоляция шикарная, — поддевает Платона брат.

— Надрать бы тебе уши, пацан! — вздыхает Пахомов и поднимается со стула. — Пойдем, девочка. Есть разговор.

— Угу, — соглашается Шустер и послушно идет следом.

Платон придерживает для нее двери, входит в кабинет сам, проворачивает ключ в замке.

Вера по инерции проходит несколько метров. Останавливается в центре комнаты.

Так, с чего же начать? Спросить прямо в лоб, какие у Пахомова планы на будущее? Ну не может ведь сам Платон Георгиевич быть настолько недальновидным и глупым? Ведь тридцать четыре года он прекрасно знал, как и чем предохраняться. А с Верой — ни разу, да? Бред!

Вера лихорадочно соображает, с чего начать. Какой вопрос задать первым. А взгляд останавливается на рабочем столе Платона.

Вера не часто бывает здесь, в этой комнате. Но точно знает, что прежде стол был пустым, а теперь — на нем стоит рамка. И пусть фото сложно рассмотреть, потому что рамка стоит боком. Однако именно это изображение вызывает в Вере смутное чувство дежавю. Будто она уже видела его.

Да, так и есть. Фотография очень ей знакома.

И Вера приближается к столу, берет рамку в руку, хмурится.

Девушка помнит, когда был сделан снимок — в день ее рождения. Они с мамой уже переехали, а Вера только-только начала привыкать к новым друзьям и новому дому.

Платона в тот день рядом не было. Но почему-то Вере кажется, что на фото он есть. Его присутствие ощутимо. Или это все обман? И Вера за последний месяц попросту срослась с Пахомовым, и смирилась с тем, что Платон стал неотъемлемой частью ее жизни.

Вера хмурится, пытается восстановить события двухлетней давности.

А ведь, действительно, Пахомов приезжал тогда. Ненадолго. Провел в их с мамой доме около часа. Но Вера была слишком занята суетой, подготовкой, встречей гостей, что и не запомнила даже. А выходит, осталось даже фото.

— Откуда у тебя эта фотка? — спрашивает Вера.

Она слышит, как Платон встает рядом с ней. Не касается ее, но стоит очень близко.

— Вер, — тихий выдох шевелит волосы на ее виске, а следом чувствует, как щеки касаются твердые губы, а плеч — горячие ладони. — Наверное, мне надо с начала начать. Послушаешь мою версию событий?

— А есть и другая?

— Думаю, у Клариссы найдется, — в голосе Платона звучит усмешка. — Мы со Степаном дружим давно. Благодаря твоему отцу мой бизнес пошел в гору. Но это сейчас неважно. Степан был женат. Все время отдавал работе. А молодая жена, особенна такая женщина, как Кларисса, рано или поздно начинает скучать.

— У мамы появился любовник?

— Не стану утверждать. Слухи были, да, — кивает Платон, — я предпочитаю не лезть в чужие отношения, Вер. Взрослые люди, сами разберутся.

— Не пойму, к чему ты ведешь, Платон, — задумчиво произносит Вера.

— Незадолго до развода я был у вас в доме. Мы со Степаном условились встретиться там, решить кое-какие дела. Я приехал чуть раньше. Твоего отца не было. Меня встретила Кларисса. Была немного навеселе. Вер, я не спал с твоей матерью. И Степан это знает. И доказательства у меня есть. Видеофайлы до сих пор хранятся в сейфе. На них видно, что в доме я провел пару минут. А дальше вышел и ждал Степана в машине. Но скандал был. Клара выставила все так, будто я принудил ее к сексу. А дальше скандал. Степан предложил ей развод и денежное содержание. Все решили, что так будет лучше, — рассказывает Платон ей на ухо, а вера слушает. — В итоге ты с матерью уехала. А спустя три года, у меня случилась командировка. Я пришел к вам в дом. Степан передал подарок, как раз у тебя был день рождения.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Тему развода твоих родителей Кларисса обязательно поднимет. Она считает, что я разрушил ее брак с твоим отцом. И какого-то черта считает, будто я был в нее влюблен в те годы. А еще, ты спросила, откуда фото, — бормочет Платон. — Вот, в тот день и был сделан снимок.

— Ясно. А почему он в рамке и стоит на твоем рабочем столе?

— А где еще ему быть?

— Ты говоришь загадками. А я никогда не умела их разгадывать, — фыркает Вера и разворачивается в мужских руках так, чтобы смотреть Платону в глаза.

— Мама была права? Ты любил ее? До сих пор любишь? По этой причине ты не женат. И детей у тебя нет. И я никогда не слышала от отца, чтобы у тебя были серьезные отношения. Платон, я хочу знать правду, — требует Вера, пусть и не знает, имеет ли она права на эти требования. — Твое сердце занято?

— Прочно, девочка, — не сводя с лица Веры проницательного взора, говорит Пахомов.

Вере кажется, что у нее взорвался мозг. И сердце. От этого больнее всего.

Очень больно слышать, что мужчина, которого ты любишь, любит другую.

Вера не может сделать вдоха. Так и стоит, отсчитывая мгновения, до того, как сможет сделать шаг назад.

Нужно уйти. Вот теперь — жизненно необходимо. Потому что у Веры есть гордость, есть разбитое на осколки сердце, есть множество воспоминаний, которыми можно жить дальше.

А еще, если повезет, у Веры будет и малыш от любимого мужчины. Но Платону она его не отдаст. Попросит о помощи отца. Сбежит. Сделает все, только бы оставить ребенка себе.

Весь мыслительный процесс занимает у Веры несколько секунд. Должно быть, у Шустер все эмоции написаны на лице. И Платон их видит, потому что начинает хмурится.

— Блядь, Вера, ты вообще ничего не понимаешь?! Я тебе пытаюсь все сказать, а ты начинаешь думать всякую херню! — бормочет Пахомов и крепко-крепко сжимает Веру за плечи.

Девушка не может сдержать то ли писк, то ли всхлип. А Пахомов будто и не слышит ее возгласа. Рывком вжимает ее голову в свою грудь и дышит куда-то в макушку.

— Вер… Я с ума схожу с того дня, как увидел тебя, повзрослевшую, нереально красивую. У меня как будто что-то в мозгах переклинило. По уши влип в тебя, девочка, — бормочет Платон, а Вера, крепко зажмурившись, чувствует, как слезы текут по щекам, у нее даже пальцы на руках дрожат, и приходится вцепиться ими в мужскую футболку на крепкой спине. — Ждал, думал пройдет. А потом ты вернулась. Ну как мне тебя отпустить? Я потому и вел себя, как придурок. Боялся отпустить, Вер. И сейчас боюсь.

— Пахомов, ты дурак, — шепчет Вера, всхлипывает

Предполагать и мечтать — одно, а вот слышать такое признание от любимого мужчины — дорогого стоит. Но все равно, не верится все еще.

Платон действительно любит ее? Или это все сон? Сбой на нервной почве?

— Люблю тебя, девочка, — слышит она фразу, контрольную, в голову. А главное — в сердце.

— Знаешь, я теперь очень понимаю маму, — наконец произносит Вера.

— Давай поговорим о нас, а не о твоей матери, — недовольно ворчит Пахомов.

— О нас?

— Да, Вера, — кивает Платон. — Мы живем вместе. Спим. У нас будет ребенок. Нам нужно пожениться.