57

Сейчас Нэнси снова хотелось оказаться в горах, среди витиеватых дорог, дающих столько возможностей для укрытия. Благодаря работе, проделанной её людьми, немцы старались там больше не появляться. Но между Сен-Аманом и Шатору фашисты были на коне и совершенно ни о чём не беспокоились. Ей удалось увернуться от двух блокпостов. Она вовремя их заметила, успела свернуть с пути и объехать их, не привлекая внимания, но третий пост оказался сразу за крутым поворотом между Мароном и Диором. Она въехала прямо в них, и, конечно, находясь на просёлочной дороге, они скучали и были только рады, когда к ним, шатаясь после двенадцатичасовой езды на велосипеде, подъехала Нэнси.

– Ваши документы, мадам! Куда вы направляетесь?

Она смотрела на него круглыми глазами, ничего не говоря. Этого она могла бы убить, ударив по горлу, как и того охранника на радиовышке, но сейчас с ним было двое других, и один уже держал руку на кобуре. Она же была без оружия. Убить второго ефрейтора пистолетом первого охранника в надежде, что третий запаникует, и у неё хватит времени, чтобы застрелить и его? Или наброситься на него и выцарапать глаза? Шанс двадцать процентов, не больше.

Она залилась слезами.

– Сэр, пожалуйста, сэр, пропустите меня. У меня нет документов. В Шатору мама сидит с моим маленьким сыном, а я работаю. Мне рассказали, что он заболел!

Охранник покачал головой. Для своего звания он был достаточно стар. И достаточно стар, чтобы самому иметь детей и жену, которая за них волнуется.

– Пожалуйста, сэр! Ему всего пять, зовут Жак, и он такой хороший мальчик. Мама прислала ко мне сказать, что он плох и зовёт мамочку. – От переутомления Нэнси очень чётко видела больного ребёнка, его испуганную бабушку, крошечную квартирку, где они живут. Она плакала очень искренне. – Мадам Карель, жена моего начальника, дала мне овощи, чтобы я приготовила ему суп, – сказала Нэнси, показывая на содержимое своей корзинки, – а сам он сказал: «Дорогая Полет, ты должна ехать к маленькому Жаку, мы справимся без тебя один день, если так нужно, но без материнской любви твой сын может умереть!»

Она начала выть, и ефрейтор обернулся на своих друзей. На их лицах отражалась растерянность. Между всхлипываниями Нэнси несколько раз повторила имя своего воображаемого сына, в то же время высматривая возможность выбить охраннику кадык, если слёзы не сработают. Он откашлялся и похлопал её по плечу.

– Ладно, дорогуша. Я уверен, с маленьким Жаком всё будет хорошо. Проезжай.

Нэнси снова села на велосипед, изливая на него поток благодарностей. От переживаний её даже пробрала икота.

– Я буду молиться за вас, месье! – выговорила она и покатилась дальше.

Город находился в низине и раскинулся широко. Центр представлял собой лабиринт переулков вокруг центральной площади. Ей пришлось дважды останавливаться и спрашивать путь. Оба раза она видела в глазах людей подозрение и страх. Её не остановил ни один патруль, но через несколько часов солнце зайдёт, людей станет меньше, и она будет привлекать больше внимания.

В Болье их учили так: если вы заметили патруль, французский или немецкий, и предполагаете, что они обратили на вас внимание, лучше всего подойти к ним, попросить спичку или спросить время. Таким образом вы сразу становитесь менее подозрительными. Но Нэнси не отваживалась подходить так близко. На расстоянии она все ещё могла сойти за обычную француженку, но вблизи они почувствуют исходящий от неё запах крови и пота, увидят её измождённое лицо. После полудня между зданиями было много тенистых участков, и Нэнси старалась перемещаться только там, чтобы не привлекать внимания.

Наконец в одном из захудалых уголков города она нашла нужную улицу. Велосипед она оставила за домом, в конце переулка, и подошла к крыльцу через сад, как сделал бы знакомый хозяевам человек. Постучав, она отошла немного от дверей, чтобы тот, кто отодвинет штору или приоткроет ставни, мог её увидеть. Домик был крошечный – одна комната над другой.

Она чувствовала на себе чей-то взгляд, была уверена, что кто-то за ней наблюдает. Оставалось надеяться, что этот кто-то – Эммануэль, а не гестаповец с пистолетом. Секунды шли. Возможно, дома никого нет. Любой приличный агент в городе такого размера будет иметь две-три конспиративные квартиры. Она стала думать о том, чтобы лечь рядом с кучей мусора и поспать. А там уж – кто первый до неё доберётся, друг или враг. Этот вариант казался ей очень привлекательным.

– Быть такого не может! – услышала она знакомый голос.

Дверь приоткрылась всего на несколько сантиметров, и Нэнси остолбенела, увидев веснушчатое лицо рыжего Маршалла из Инвернесса. Когда они виделись в последний раз, она и Денден привязали его к флагштоку у казармы его собственными штанами, а рот заткнули бинтами, которыми Нэнси перевязывала грудь во время кроссов.

Она уже готова была развернуться и уйти. После того как она дважды унизила его, этот человек ни за что ей не поможет. Наверное, Бог все же существует, и это Его последняя шутка. Сейчас, когда её собственные силы и надежды полностью исчерпаны, Он ставит на её пути этого человека и всю историю их отношений. Но у неё не было сил даже сдвинуться с места. Ей нечего было сказать, некуда пойти.

Когда, казалось, прошла вечность, он открыл дверь и отошёл в сторону. Она на автомате прошла за ним в грязную кухню и закрыла за собой дверь.

– Маршалл, у меня отряд маки в Кантали, и мне нужна радиостанция. Нас разбили, и мне нужно подкрепление. Мне сказали, у тебя есть лишнее устройство.

Он плюхнулся на стул у кухонного стола и посмотрел на неё. Она чувствовала, что его распирает гнев и ненависть к ней, и он готов метать гром и молнии.

– Ах ты, злобная сучка! Ты думаешь, что можешь вот так прийти и что-то от меня требовать? Да я сам тебя гестапо сдам.

Она села напротив. Ноги её больше не держали.

– Делай что хочешь. Но отправь сообщение в Лондон ради моих людей. Кодовое имя места выбросок – Маджента. Оно должно ещё работать. Если они сбросят туда подкрепление, есть шанс, что мои маки доберутся туда раньше немцев.

Она спрятала лицо в ладони и замолчала. Он не двигался, не уходил, не говорил. Она стала думать о Тардивате, Форнье, Жан-Клере и Фране. Они стоили того, чтобы ради них сделать ещё одно, последнее усилие. Однозначно. Давай, Нэнси.

– Сейчас не время сводить счёты, Маршалл, сейчас война. Наш с тобой раздор может подождать, пока мы покончим с нацистами.

Если кому-нибудь нужно подтверждение, что Бога нет, вот оно. После всего, что она натворила, на что обрекла своих людей ради личных счетов с Бёмом, любое функционирующее божество испепелило бы её на месте за эту лицемерную речь. Сейчас, надо просто подождать и… Нет. Никакой молнии. Земля не заходила ходуном, и демоны не утащили её в ад. Один лишь Маршалл сидел и по-прежнему смотрел на неё.

– Ты меня на месяц выбила из строя тем своим фокусом. Я во Францию попал всего за неделю до дня «Д».

Как можно быть настолько усталой и продолжать говорить и двигаться?

– Ох, ну развел нюни! После всего, что ты мне устроил, ты ещё легко отделался. Надо было эту розу тебе в задницу засунуть, а не за ухо.

Ненадолго же тебя хватило с дипломатией, Нэнси. Считала бы ты лучше вдохи.

– Ты хочешь, чтобы я извинилась, Маршалл? Хорошо. Извини. Даже притом, что мы оба знаем, что ты это заслужил. А теперь помоги мне.

Она немного сдвинулась на стуле, пытаясь найти более удобное положение. Как же! Ноги прострелила боль, спину свело судорогой, между ног кожа была стёрта в кровь. Она закрыла глаза, ожидая, когда отпустит боль, а когда снова их открыла, Маршалл смотрел на неё.

– Откуда ты приехала?

– У нас новая позиция около Орийяка. Я переехала по горам в Сен-Аман. Там контакт ничем не смог помочь и отправил меня сюда.

– Ты проехала по тем дорогам на машине и тебя не застрелили? – удивлённо спросил он.