Он положил руки ей на бёдра, ощущая, как движется её тело под тонким шёлком, но от поцелуя воздержался.

– Как ты могла куда-то уйти сегодня, Нэнси? Посреди этого ада! В день собственной свадьбы!

Она тронула его за щёку.

– Прости. Не рычи на меня, Старый Медведь. Это было важно – по крайней мере, для меня. Сейчас-то я дома.

– Ты видела новые плакаты с обещанием сотни тысяч за Белую Мышь? Похоже, твой фокус с освобождением пленных из Пюже не прошёл незамеченным.

– Это того стоило, – сказала она, аккуратно снимая с бёдер его руки, чтобы не помять тончайший и невероятно дорогой шёлк. – Теперь эти мужчины смогут принести пользу. Хотя один британский лётчик вёл себя, как шило в заднице. Всё время жаловался, что кормят плохо и в квартире тесно. И это притом, что мы все, рискуя попасть под расстрел, спасали его несчастный зад.

Анри отошёл от неё. Габриэль часто рассказывала ему про женщин, которых он мог выбрать себе в жёны, – красивых, элегантных, послушных француженок. Тихие домоседки, они бы прилежно вели хозяйство, но, когда он думал о Нэнси, её горячем темпераменте, резкости, отказе поддаваться на угрозы, остальные женщины переставали для него существовать. Она боролась против всего мира в ближнем бое, как профессиональный боксёр. Смешение этих образов – побитого амбала и красивой молодой женщины в голубом шёлковом платье с яркой помадой на губах – рассмешило его и вызвало недоумевающий взгляд Нэнси.

– Имя «Белая Мышь» не подходит тебе, Нэнси. Ты – львица. Ну что, пойдём поженимся?

Он надел смокинг, и она подошла к нему поправить галстук. От её тёплой кожи пахло духами Шанель.

– Да, месье Фиокка. Пойдём.

Празднование в «Отель-дю-Лувр-э-Пэ» удалось на славу. Даже кислые взгляды родственников Анри не могли омрачить искрящуюся радость этого события. Если кто из гостей и задавался вопросом, как новоиспечённой мадам Фиокка удалось прибрать к рукам такое несметное богатство, они держали свои мысли при себе и с головой погрузились в серьёзное занятие – получение удовольствия.

Нэнси была решительно счастлива. Она знала, что о свадебном торжестве будет говорить весь город, и хотела, чтобы Анри мог им гордиться. Каждый час, который она потратила на споры с шеф-поварами, флористами и портными, оправдал себя. Получи, Марсель! Под столом в банкетном зале, покрытым позолотой, она вложила свою руку в его. В этот момент он обменивался шутками с управляющим своей кораблестроительной фабрики и не смотрел на неё, но сжал кончики пальцев и погладил большим пальцем её ладонь. Это прикосновение заставило её трепетать.

– Мадам Фиокка, – услышала она чей-то голос. Это был Бернар, метрдотель и один из самых близких друзей Нэнси. Он сделал шаг назад, пропуская официанта, который установил на подставке у её локтя серебряное ведро со льдом и поставил перед Нэнси и Анри чистые бокалы, а потом поднял изо льда охлаждённую бутылку, продемонстрировал ей и, получив кивок, открыл её – профессионально, без выстрела – и наполнил их бокалы.

Анри повернулся, увидел этикетку и громко рассмеялся.

– Как тебе это удалось, Нэнси?

– Я же сказала тебе, что отлучалась сегодня по очень важному делу, Старый Медведь.

Он покачал головой, принял из рук Бернара бокал и через силу улыбнулся.

Нэнси встала и постучала вилкой по бокалу с шампанским. Краем глаза она заметила, как Габриэль и её столь же не расположенный к ней отец напряглись. Невеста будет говорить тост на собственной свадьбе? Шок, это ни в какие рамки! А вот и да, Нэнси будет говорить тост.

– А ну-ка, потише, черти! – Она замахала рукой, и дирижёр одним движением оборвал музыкантов прямо посередине номера, а гости, хихикая, начали шикать друг на друга. Нэнси подняла свой бокал.

– Спасибо! Что ж, мой отец не смог сегодня приехать, но он шлёт большой привет из Сиднея, – что крайне маловероятно, потому что она не видела его с пятилетнего возраста. – А мою мать мы не приглашали. Если бы вы были с ней знакомы, то поняли бы, что это мой подарок всем вам. – Злобная сгорбившаяся женщина, и их дом был ей под стать. В одной руке у неё всегда была Библия, а в другой – трость. Да чтоб она сгнила. – Поэтому я попробую сама произнести приличествующий тост. Сегодняшним вечером я хочу произнести тост за моего мужа, – тут она сделала паузу, давая возможность прозвучать возгласам и свистам поддержки, – с бокалом Krug 1928 года, потому что именно его он заказал в вечер нашего знакомства, когда Франция ещё была свободна. Но пусть идёт война, пусть нацисты ходят по нашим улицам, но в этот вечер я хочу вам сказать вот что: пока мы свободны в своих сердцах, Франция – свободна. Анри, я знаю, что взять меня в жёны – задумка непростая, дорогостоящая и хлопотная, но ты – моя глыба, и вместе мы выстроим жизнь, соответствующую этому первоклассному шампанскому. Я тебе это обещаю.

Анри поднялся, поднёс свой бокал к её и на мгновение, когда их глаза встретились, они остались вдвоём во всём мире.

– Мадам Фиокка, – произнёс он и сделал глоток. Кто-то в толпе громко вздохнул, и даже Нэнси почувствовала, что этот момент сентиментален до слёз. Но нет. Сегодня – время праздника.

– К черту приличия, – сказала она, выпила свой бокал до дна, повернулась и улыбнулась гостям своей сияющей, широкой и неотразимой улыбкой.

Они закричали, переполненные радостью и задором, дирижёр понял ё, и заиграла темповая версия песни When the Saints go Marching In. Официанты начали убирать со столов и отодвигать их, чтобы расчистить место для танцев. Им бросились помогать друзья Нэнси с самой сомнительной репутацией.

Анри поставил бокал на стол и поцеловал её. Скосив глаза, Нэнси увидела, что Габриэль промокает глаза льняным платочком, и в ответ поцеловала его со всей неистовостью, картинно падая в его объятия, как голливудские звёзды – в обморок. Аплодисменты и радостные вопли разносились той ночью по всей набережной.

3

Только через час Нэнси представилась возможность рассказать Филиппу и Антуану, что она видела во время разрушения Старого квартала.

Антуан – темноволосый, худой, узкоплечий, но при этом обладающий недюжинной силой – был на юге одним из самых успешных контрабандистов, переправляющих людей из страны. Он работал с Нэнси, с англичанином по имени Гэрроу, которого она ни разу не видела, и человеком из бельгийского Сопротивления по имени О’Лири. Все они уже десятки раз приводили беженцев в заброшенные явочные квартиры и находили гидов, которые затем переводили их через Пиренеи в относительно безопасную Испанию. Филипп был пониже его, с квадратным загорелым лицом. Он всегда выглядел так, словно только что вернулся с поля, даже если на нём, как в данный момент, был смокинг. И он первоклассно подделывал документы. Практически не отличимые от оригинальных пропуска, виды на жительство и проходные свидетельства день за днём штамповались у него в подвале, и те счастливчики, у кого были друзья в Сопротивлении, шли с ними вдоль железнодорожных рельсов, ехали на автобусах в покрытое мраком будущее, переезжали по всей стране с одной квартиры на другую, пока не находилась возможность посадить их на пароход до Англии.

– Они просто застрелили его, и всё! Прямо посреди улицы, мать вашу. Они даже не пытаются создать видимость уважения закона! – возмущалась Нэнси. У неё перед глазами стоял тот мальчик, его вид, когда в него попала пуля, его разлетевшиеся мозги и кровь. Она одним залпом осушила свой бокал. Где-то рядом вылетела пробка из бутылки шампанского, Антуан инстинктивно напрягся, а потом пожал плечами.

Они слишком устали, в них не осталось злости. Свою я должна беречь. Проходящий мимо официант увидел её с пустым бокалом в руках и наполнил его шипящим шампанским. Точно так же у неё в ушах шумела её собственная кровь, когда она думала про убитого мальчика. Серый цвет. Красный. Жёлтый. Голубой цвет неба. Она впитала в себя всё до секунды.