В Париже Нэнси знала много гомосексуалов, и в общем и целом они были очень компанейскими. К тому же, если кого её мать и ненавидела больше, чем дочь, так это геев.

– Только если по своим. Пойдём, найдём какое-нибудь более приятное место. – У двери она остановилась и снова обернулась. – Денден, почему ты такой..? Я не могу скрыть тот факт, что я женщина, но ты-то мог бы.

– Да, мог бы, но, если я не буду самим собой, эти фанатики меня просто задавят. Да и вообще, при всём внешнем поклонении мужественности половина разодетых в кожу фашистов – такие же, как я.

Она рассмеялась и поняла, что впервые за много недель засмеялась по-настоящему, не подыгрывая кому-то и не фальшивя. Смеяться было приятно.

Они вышли на площадку и, пару раз свернув не туда, забрались на высокое бревно на полосе препятствий, для равновесия зафиксировали ноги на верёвочной сетке и начали пить.

Денден был настоящий актёр. Его голос звенел злобой, когда он повторял мантры, которые вбивали в них на занятиях по рукопашному бою, сочился утомлённым презрением, подражая гнусавому кокни их инструктора по взрывной технике, давал испуганного петуха на длинных гласных королевского егеря из Сандрингэма, который учил их охотиться на кроликов и дикую птицу.

– Я и в самом деле не знаю, что это даст королю Георгу, – сказал он, настолько мастерски копируя голос и тремор головы егеря, что Нэнси чуть не упала с бревна от смеха.

– Твоё место в театре, Денден!

– А я оттуда и пришёл, – сказал он, делая глоток из бутылки – до стаканов у них дело так и не дошло. – Ну, точнее, из цирка. Я работал клоуном, канатоходцем.

– Быть не может.

Он высвободил ноги из сетки и одним махом взлетел на бревно, держа полупустую бутылку бренди в левой руке. Подняв руки над головой, он сделал пируэт, наклонился вперёд, завёл левую ногу наверх, вытянул руки и застыл в этом положении на несколько секунд. Нэнси смотрела затаив дыхание. А когда Денден подбросил бутылку и она завертелась в воздухе, она вскрикнула, но через мгновение он как ни в чём не бывало уже сидел рядом, поймав бутылку и не пролив ни капли.

Нэнси восторженно закричала и захлопала в ладоши, что не помешало ей забрать у него бутылку, как только он поклонился.

– Как ты попал в цирк? – спросила она и присосалась к горлышку.

– Маме я стал не нужен, – сказал он, уставившись в серебристую темноту. – Ещё когда мне было четыре года, она увидела, что я какой-то не такой, и когда в город приехал цирк, она меня отдала ведущему со словами: «Он чудила, его место с вами».

Нэнси сделала ещё несколько глотков.

– И я благодарю небо, что она так поступила, – продолжил он. – В цирке ко мне относились хорошо. Научили меня разным трюкам, но и проследили, чтобы я научился читать и писать. Хиромант учил меня истории, а воздушные гимнасты – испанскому и французскому. Мы очень много ездили по Франции. С восьмилетнего возраста каждую вторую зиму я проводил там.

Нэнси ощутила, как внутри у неё раздувается пузырь зависти. Денден забрал у неё бутылку.

– Но это мне не поможет. Вряд ли эта шайка пустит меня обратно во Францию.

– Почему нет?

– Ненавижу оружие и принципиально не стреляю. Казалось бы – какие проблемы, я отличный радист, я даже сам это признаю, но Тиммонс – как кость поперёк горла. Говорит, что я не годен к службе, потому что отказываюсь скрывать «гомосексуальную болезнь». Он меня точно не допустит. Мол, спасибо, клоун, но обойдёмся. Вали-ка ты лучше в спецбордель.

Нэнси снова ощутила боль от её собственного собеседования. Проклятый психолух.

– Денден, а хочешь сделать глупость?

Нэнси рассудила так: когда кто-то действительно хочет обеспечить безопасность документов, их не хранят под двумя простейшими замками в помещении, где живут курсанты, которых сами же инструкторы учат вскрывать гораздо более сложные устройства.

В кабинете Тиммонса они задернули плотные светонепроницаемые шторы и включили настольную лампу. Шкаф с документами был заперт. Тиммонса хватило лишь на то, чтобы всунуть между ящиками обрезки бумаг, которые выпадали при открывании. Денден собрал их, чтобы потом всё вернуть на место.

– У меня отличные оценки по рукопашному бою, тактике, взрывному делу, вскрытию замков, – не без гордости прочитала Нэнси в своей папке, сидя на стуле Тиммонса. Денден стоял, облокотившись на шкаф.

– «Рэйк – один из лучших радистов на нашей памяти, но…» Господи. У меня единица по стрельбе.

– А у меня двойка по парашютной подготовке, – расстроилась Нэнси.

– Была не была! – решился Денден, раскрыв на столе их папки и тщательно выбирая ручку из аккуратно выложенного ряда на краю стола. – Вот, ты мне подходишь.

– Денден?

– Что? Я же хожу на курс по подделке документов. Это практика, мне нужно где-то набивать руку.

Одним движением руки его единица по стрельбе превратилась в семёрку, а двойка Нэнси по парашютной подготовке волшебным образом выросла в восьмёрку.

Нэнси тихо захлопала в ладоши, а Денден застенчиво улыбнулся и перевернул страницу.

– Чудесно. Теперь посмотрим на заключение самого доктора Тиммонса. «Постыдное извращение Рэйка может внести разобщённость в войска». Но это совершенно не так! Наоборот, я сплачиваю мужчин.

Она засмеялась и стала читать собственное заключение – напряжённо, затаив дыхание:

– «Уэйк крайне мотивирована вернуться во Францию…»

– Радуйся, я думаю, из его уст это положительная характеристика, – заметил Денден. – А у нас ещё осталось бренди?

– Ш-ш-ш, Денден, я не дочитала. «…но за этой бравадой скрывается глубокая неуверенность. Чувство вины за… за арест мужа. – После этого момента Нэнси перестало быть смешно. Совсем. Где сейчас Анри? Что он чувствует? – …на фоне детской травмы даёт о себе знать в виде выраженной эмоциональной нестабильности».

Денден положил ей руку на плечо.

– Ладно, голубка, этого достаточно.

Этого и правда было достаточно, но она не могла оторваться от документа и стряхнула его руку.

– «Я считаю, что она непригодна к руководящей роли и, несмотря на всю свою самоотверженность, в полевых условиях может подвергнуть риску себя и своих людей».

В комнате повисла тишина, и только где-то на улице кричала сова.

– Психотрёп, бредятина, – твёрдо сказал Денден. – А как насчёт «что не убивает тебя, делает тебя сильнее»? И, ради всех святых, разве это не твоя прямая обязанность в полевых условиях – подвергать людей риску? Ты должна быть способна посылать их на диверсии, подрывать нацистские фабрики, устраивать засады колоннам! Они что, думают, что взрыв вражеского поезда под обстрелом не связан с риском?

Речь была хорошая, и она была благодарна за то, что он её произнёс, но только это было бесполезно. Её сольют. Ей придётся тухнуть в каком-нибудь машинописном бюро, умирая от безысходности днём и напиваясь вечером, чтобы как-то уснуть. А в это время нацисты будут делать с Францией, с её друзьями, с Анри все, что им заблагорассудится. Но самое страшное – а вдруг они правы и ей лучше держаться в стороне, чтобы нанести поменьше вреда?

– Денден, что ты делаешь?

Денден снял со шкафа переносную печатную машинку Тиммонса и поставил её на стол. В верхнем ящике он нашёл пустые бланки заключений.

– Двинь тазом, дорогая, и глянь, не бродит ли кто по коридору? Пришло время нам самим рассказать свои истории.

Через двадцать минут Нэнси чувствовала себя гораздо лучше. Ей в голову пришла одна мысль.

– Денден, а что ты делаешь завтра вечером? – спросила она, засовывая в ящики обрезки бумаги, чтобы Тиммонс не догадался, что кто-то здесь копался.

20

Раздался щелчок замка, и Анри медленно поднял голову. Боль уже не прекращалась. Его били целыми днями и часами. Раны не успевали заживать, и последние недели он чувствовал лишь крайнюю измождённость и жаждал, чтобы всё закончилось. Надежда его покинула, а в ярких белых вспышках боли его иногда покидали и любовь, и вера, и самосознание.