И всё напряжение, всё, что держало меня одним целым, ломается, разрывая мою грудь так резко, что этого не исправить. Всё начинает вырываться наружу.

Я рыдаю на его плече, рыдания переходят в гневные крики отчаяния.

— Прости, — повторяю я, обессиленно падая в его объятия. — Прости, прости, прости, прости… — я повторяю снова и снова, чувствуя пустоту, такую глубокую и черную, что я будто мертва внутри. — Я его оставила, — кричу я, нуждаясь в том, чтобы хоть что-то облегчило мое состояние, иначе я могу не пережить этого.

— Ты не оставила его, — шепчет Ребел, поддерживая меня, когда я разваливаюсь на части. — Это не твоя вина, — он держит меня несколько минут, позволяя мне освободиться от горя, шока и злости.

Звуки сирен и луч прожектора от вертолета напоминают, что пора уходить, пока не приехали копы.

Ребел немного отступает.

— Пошли, Бьянка. Нам нужно убираться.

— Я не могу снова оставить его, — говорю я, еле слышно, изнемогая от усталости.

— Мы уже ничего не сможем для него сделать. Весь особняк охвачен огнем. Он… его нет, Бьянка, — отвечает Ребел, отступая с покрасневшими, опухшими глазами. — Нам нужно уходить.

Ребел тянет меня к деревьям, и мои ноги послушно двигаются, но мое сердце остается в огненной бездне. Оно остается там, в огне, с моим Волком.

Два шага, отделяющие нас от леса, и мои шаги останавливаются, словно против воли.

— Подожди, — говорю я, едва слышно. — я чувствую его… Я не могу уйти.

— Бьянка, мы должны идти, — торопит меня Ребел, звук сирен становится всё громче.

— Нет, — кричу я, отступая назад и поворачиваясь к Ребелу и Джино. — Я не оставлю его…

Но, прежде чем я успеваю договорить, Ребел подхватывает меня, и я оказываюсь на его плече, словно мешок с картошкой.

— Пусти меня на землю, мать твою! — кричу я, бью Ребела по спине, пока мы несемся через лес под треск веток и хруст листьев.

— Би, мы не можем остаться, — отвечает Джино, не сбавляя шага рядом с нами. — Ты сама видела дом.

— Килл хотел, чтобы я вывел тебя отсюда, Бьянка, — добавляет Ребел. — Он бы поставил твою безопасность превыше всего.

— Перестаньте говорить о нем как о мертвом, — кричу я. — Он не может быть мертв!

Это были последние слова, сказанные до того, как Ребел открыл дверь своего черного «El Camino»⁵⁵, усадил меня на пассажирское сиденье и захлопнул дверь, завершив разговор.

Я хочу выбить дверь, выбежать обратно к особняку, но какой в этом смысл? Они не позволят мне броситься в руки ФБР, и часть моего подсознания подсказывает, что Килл мертв.

Мое тело погружается в черную кожу сиденья, мои кости словно пронизаны атрофией от горя.

Джино кладет руку на окно — жест поддержки, но я не поднимаю головы, чтобы его заметить.

Сквозь стекло я слышу, как Ребел говорит:

— Нам нужно вернуться к Шону. После того как я поговорю с братьями, я отвезу тебя, куда нужно, а потом ты можешь идти своей дорогой. Согласен?

— Да, конечно. Делай, что должен, — отвечает Джино. — И знаешь… что бы это ни значило, мне жаль по поводу Жнеца, твоего… твоего друга…

— Моего брата, — поправляет Ребел, но в его голосе нет злости.

— Да, мне жаль по поводу твоего брата, — добавляет Джино, и я чувствую его взгляд на себе, он задерживается еще несколько секунд, пока Ребел не обходит машину и не садится на водительское сиденье.

— Садись, — говорит он, затем опускается на свое место. — Малышка Росси, подвинься.

— Не называй меня так, — огрызаюсь я, чувствуя, как ненависть бурлит в моем животе, словно саранча. — Я больше не хочу, чтобы меня связывали с ними!

Адреналин обрушивается на меня, и я придвигаюсь ближе к Ребелу, пока Джино открывает пассажирскую дверь и садится рядом со мной.

Джино — Росси. Большинство моих кузенов — Росси. Они одни из моих любимых людей в этом мире. Я не знаю, как мне относиться к ним теперь — люблю ли я свою семью или ненавижу. Но сейчас, кажется, я хочу дистанции. Расстояние от всего этого.

Следующие двадцать минут мы едем в гнетущей тишине, каждый погружен в свои мысли, и это молчание кажется громче, чем когда-либо — оно словно живое, жужжащее вокруг нас, как комары, слышно, но не видно.

— Все остальные выбрались? — наконец тихо спрашивает Джино, прерывая заклятие молчания, давая нам возможность сосредоточиться на чем-то еще, кроме того, что только что произошло. И того, что мы оставили позади.

— Да, — отвечает Ребел, прочищая горло, избавляясь от эмоций в своем голосе. — Сиан получил пулю в ногу, поэтому Боунс и Деррик увезли его минут двадцать назад. К тому моменту мы уже почти разобрались с крысами. Без обид.

— Всё нормально, — отвечает Джино.

— Гоуст и я остались, чтобы закончить дело, — продолжает Ребел. — Я сказал Гоусту уходить, когда огонь добрался до гостевого дома у бассейна, — его взгляд на мгновение устремляется на меня, затем он снова смотрит на дорогу, в его глазах проскальзывает сожаление. — Потом я пошел искать тебя и Килла. Я и не думал, что огонь перекинется на особняк. Честно говоря… — он хмурится и качает головой. — Я даже не знаю, как это произошло. Может, мы оставили за собой крысу.

Мне нечего ему сказать. Поэтому я молчу. Я опускаю голову на плечо Джино, совершенно измотанная и лишенная жизни, пока мы едем к дому Шона.

Это не вина Ребела. Я это знаю. Он пришел помочь своему другу — своему брату, — спасти его девушку, попавшую в беду и окруженную опасностью, сотканную из ужасных решений.

Я встретила сильного, недосягаемого мужчину. Мужчину, который, возможно, остался бы в стороне, если бы я не зацепила его, если бы не украла его монету и не влезла в его жизнь. Потом я забралась в его багажник. Я заставила его влюбиться в себя — обрученную женщину… женщину, принадлежащую итальянской мафии — и эта любовь убила его.

Мне нечего сказать. И, может быть, я больше никогда не буду говорить.

Я точно больше никогда не полюблю. И никогда больше не доверю свое сердце. Потому что когда я люблю кого-то, а они любят меня в ответ, — то умирают.

Мы оставили машину Килла.

Машину, которую он бы никогда не оставил, если бы не…

Ну, если бы он был здесь.

Но его здесь нет.

Только когда мы выехали на основное шоссе, я поняла, что мы оставили ее позади. Чувство, будто между нами снова протянули тупой, зазубренный нож, раздирая на части. Оставить Килла в горящем доме, зная, что мы ничего не могли сделать, зная, что он бы сам прошел сквозь огонь и обломки ради меня — это пытка в самом жестком ее виде. Пустота, которая всё же болит сильнее всего, что я когда-либо чувствовала. И теперь, вернувшись в тишину, где остается только ритм наших сердец и редкие тяжелые вздохи, чтобы отвлечься от боли, воспоминания о том, как мы с ним были в этой машине — его верном спутнике, — всплывают на поверхность, утягивая меня всё глубже в пустоту.

Как мы слушали его музыку — мрачный, темный альтернативный рок. Я дразнила его тем, как хорошо ему подходит этот стиль, — делает его еще более угрюмым и мрачным.

Как заставляла его смеяться.

Как мы занимались любовью в этой машине.

Теперь, когда эти воспоминания обрушиваются на меня безжалостно, словно поток навязчивых мыслей, я вспоминаю, что боль всегда может стать еще сильнее. Что, когда кажется, будто я достигла дна, оно снова проваливается, и мои воспоминания начинают терзать меня, как кошмары.

Ребел сворачивает с уединенной дороги, ведущей через леса Челси, и направляется вниз по длинной грунтовой дорожке, которая ведет к дому Шона.

Что мне теперь делать?

Без Килла я не принадлежу этому месту. Я не принадлежу им. Будут ли они снова видеть во мне врага? Будут ли они считать, что это моя вина? Должны. Частично я даже хочу этого — хочу, чтобы меня наказали. Должна ли я уехать с Джино, к своей семье, к моей крови? Должна ли я уйти своей дорогой?