Исма поклонилась старикам и села рядом.

– Хакка, я же просила… Богиня всё видит и слышит. Зеф, а ты откуда здесь? Как твоя рана? Уже лучше?

– Ага-ага, зажило как на собаке. Эсса обо мне позаботилась. Рад видеть тебя, солнышко ты наше вальстийское! – Смотритель лодок светился здоровьем. – А мы вот вспоминаем молодость и пьём медовый эль! Ты не обижайся на Хакку. Все же свои… Может, не будем скрывать имена?

– Но ты ведь сам знаешь…

– Знаю, – согласился Докка, – в прошлый раз я был в Эдде один и тоже чтил жреческий обычай, но с близкими-то людьми притворяться – всё равно что дырявые сети бросать, ага-ага. И себе, и рыбе голову морочишь, а проку-то?!

– Ладно, – сдалась Исма, – только ради вас.

– А-а-ай, наша девочка! – радостно протянул мудрец. – Есть хочешь?

– Хочу.

– Тогда я закажу тебе суп из тыквы. Он у них что надо!

– И чай, если можно.

– Конечно, можно! Молочный Нулунг будешь, Оли?

– Не пила ни разу, но попробую с радостью.

– Правильно! Вкуснейшая вещь! Я вчера целый мешок продал содержателю. Представляешь, на острове Хазра есть деревенька, в которой выращивают чай, собирают его, высушивают, а потом пропаривают листья над кипящим молоком! Отсюда и название, и аромат очень нежный, сливочный. – Хакка поднялся, придерживая чалму. – В общем, сейчас я сам закажу да приплачу Атсушу, чтобы сделали поскорее.

Докка дождался, пока мудрец отойдёт подальше, и прошептал Исме на ухо:

– Вот ведь старый прохвост, ага-ага. Сам же мне рассказывал, что это всё сказки. Ну, может, он и нарочно, чтобы содержатель услышал. Цену себе набивает.

Хакка вернулся с тремя прислужницами: первая принесла приборы и тарелку с супом, вторая – хлеб и сырную нарезку, а третья – чайник и серебряное блюдце для Нулунга.

– Какая красота, Хакка! Спасибо тебе!

– Это ещё и вкусно. Лопай давай! – Мудрец подвинул хлебную корзину.

Исма взяла ложку и, прежде чем приступить к трапезе, сказала:

– Хакка, Докка, если честно, я не думала, что вы настолько дружны.

Лодочник рассмеялся.

Мудрец вздохнул, поглаживая бороду.

– Да, Олаи, двое мужчин, обречённых любить одну женщину, чаще, конечно, становятся врагами. Но случается и обратное…

– Ого, ничего себе! – Ис макнула кусок хлеба в суп. – Наверное, та ещё сердцеедка… И кто же она такая?

– Бабушка твоя.

Исма выронила хлеб, и тот смачно плюхнулся в тарелку.

– Омма?

– Угу, – хором ответили старики.

Ис нужно было обдумать услышанное, поэтому она сделала вид, как будто спасает хлеб, утопший в жёлтой тыквенной пучине.

– Эх, а как такую женщину не любить? – Хакка поднял кружку. – Давай, старина, выпьем за прекрасную Омму из Белого Камня!

Лодочник охотно поддержал тост товарища.

– Мы когда познакомились с ней, я был чуть старше тебя, Олаи. – Мудрец покрутил сапфировое кольцо. – Поставил я, значит, шатёр у речки, и тут она. Первая пришла, не побоялась. Глаза горят, коса до земли, сама ладная такая – не девушка, а картина! Сказала, что травница. Ну, думаю, надо впечатлить. Достаю из мешка свёрток нортладского вереса, заливаю ей про целебные свойства, обещаю сбить цену, а она: «Так это же можжевельник! Он у нас тоже растёт, почти как сорняк, и нисколечко не стоит». И засмеялась. Тут-то я и влюбился.

– Ишь как! Ага-ага, а мы-то с Оммой одногодки были и знали друг друга с детства. Когда родители умерли, я остался один. Воспитывать взялся меня старейшина, обучил рыбачьему делу, стало быть, подарил вторую душу. Омма со мной дружила, была как сестра. А потом я провалил свою Ом’шу’нагок, и меня выгнали из деревни. Хорошо хоть летом. Успел хижину построить. – Докка почесал лысый затылок. – Бабушка твоя, Олаи, прошла обряд на три луны раньше и считалась уже взрослой. Единственная за меня вступилась. С того дня и полюбил её. Но с жизнью-то в Валь’Стэ было покончено. Правда, далеко я не ушёл, как вы знаете, ага-ага. Не мог же я бросить любовь всей жизни?!

– Но почему ты ей ничего не сказал? – Исма забыла про суп, и тот безнадёжно остыл.

– Да кто ж она и кто я, Оли… Что я мог ей дать? Нищий смотритель лодок, ага-ага. И потом, она сама влюбилась в Хакку, а там ей жениха нашли.

– О-о-о! – Мудрец всплеснул руками. – А я об этом не слышал! И что, сосватали её?

– Пытались, но ты же знаешь Омму. Свобода ей была важнее.

– Что-то я сегодня совсем ничего не понимаю… – Ис подпёрла голову рукой. – Бабушка не любила говорить об этом, да и я как-то с расспросами не лезла, но если мужа у неё не было, то мама-то моя как родилась? Точнее, от кого?

Старики озадаченно переглянулись.

– Не при тебе будет сказано, Олаи, ты уж прости. – Хакка наклонился над столом. – Докка, вы с Оммой?..

– Нет, никогда, – смутился лодочник. – А вы?

– Ну, было раз… На зимний солнцеворот.

– Так это что получается? – спросила Исма. – Таллила твоя дочь, Хакка?! А я что, твоя внучка?

– Не знаю. Всё может быть. Почему бы и нет?

На кухне что-то разбилось. Атсуш выкрикнул страшное проклятье и пнул двустворчатую дверь забинтованной ногой.

– К сожалению, тайну эту мы не разгадаем… – подытожил мудрец. – Омма унесла её с собой.

– Ничего, – отозвалась Исма. – Вы мне с Доккой всё равно родные. Наши души связаны. Я же вас с детства люблю, так что мне этого вполне достаточно.

Смуглая рука Хакки нырнула в один из карманов кафтана.

– Если бы сегодня мы не свиделись, я бы передал его Докке. Но ты здесь, Олаи, и возможно даже, что ты моя внучка. Поэтому, пожалуйста, возьми медальон и храни его как память обо мне.

Мудрец положил на стол серебряную подвеску, овальную, покрытую диковинными завитками, с жёлтым опаловым камешком, глубоко вживлённым в металл.

– Я заметил, что ты до сих пор носишь орешек. Он, наверное, колется, а в медальоне колоться не будет. К тому же опал, как мне кажется, подчеркнёт цвет твоих глаз, а? Что скажешь?

– Прекрасное украшение, Хакка, но больно уж дорогое…

– Вот пусть и послужит во благо.

Ис приняла подарок, вложила в медальон макадду и надела его на шею. Пустой мешочек она спрятала в кожаной сумке, висевшей у неё на поясе.

– Спасибо, Хакка! Он будет напоминать мне про нашу встречу в Эдде и про бабушку Омму тоже.

На Солнечной Площади зазвенели вечерние колокола. В таверну неожиданно ввалились гости. Стало шумно и дымно. Люди курили трубки, смеялись и требовали бардов. За окнами стемнело.

Исма попрощалась со стариками – с Хаккой чуть дольше, понимая, что, скорее всего, в следующий раз они увидятся ещё не скоро – и поднялась по скрипучей лестнице на второй этаж.

Игорная зала была большой и богато обставленной. С потолков свисали широкие обручи светильников, на каждом из которых горело не меньше двенадцати свечей. На стенах красовались щиты и флаги величайших стран Континента, некоторых княжеств и островных провинций. На полу лежали ковры, а у окон стояли кедровые столы для Огги, Таблута и всякого рода карточных игр.

Ис незаметно прошмыгнула вдоль стены, увешанной зелёно-белыми флагами Миддэлина, и зашла в тёмный коридор, что разделял игорную залу и гостевые спальни. На двери, под лестницей, ведущей на третий этаж, светился знакомый Исме рисунок: аккуратно вычерченный круг с перевёрнутым треугольником внутри.

Ис постучала. Никто не ответил. Она постучала громче, но снова ни звука. Тогда Исма подумала, что, наверное, пришла слишком рано и ей стоит вернуться к старикам, но дверь открылась, простонав ржавыми петлями. В комнате было прохладно и тесно, почти как в келье. Глухие стены без окон, кровать, картина в пыльной раме, лоскутный половик и винная бочка в углу. Под потолком висел светящийся шар размером с яблоко. Астара сидела на полу и раскладывала что-то на длинной деревянной доске. Выглядела она уставшей, как крестьянка, вернувшаяся домой после жатвы, причём не самой удачной, но, заметив Исму, волшебница искренне улыбнулась и предложила ей сесть.