Книги были подарком. Фактически праздновался только день рождения Себастьяна. О том, что в этот день появился и Нильс, никто не вспоминал. Но Себастьян всегда всё делал по-своему, и лет с пятнадцати обязал всех дарить подарки не только ему, но и его «второму шансу». Праздник стал общим.

Сегодня он тоже заперся в своей комнате. Когда на раскрытую страницу капнула слеза, Нильс в раздражении захлопнул книгу. Злясь на себя, засунул её подальше в комод. «Я как будто самоистязанием занимаюсь. Наказываю себя, – думал Нильс, вышагивая по комнате. – Всё вспоминаю. Плачу. А ведь нет уже ничего. Не вернётся. Чего я жду? Надо позвонить юристу. Позвонить ему и попросить продать эти книги. Или пусть забирает себе. Не могу больше! Пусть скажет, как мне жить! Уж лучше спецприют, чем вот так…»

Нильс остановился посреди комнаты.

«Долли… Если я выйду на улицу, мне вслед будут кричать «Долли» и показывать пальцем, – Нильс провел рукой по лбу. – А если не выйду, то свихнусь».

Приняв решение, он подошел к двери. Повернул ключ, резко распахнул дверь и невольно сделал шаг назад.

В коридоре стоял юрист семьи Дэноплэ.

– Мне сказали, что ты не выходишь на улицу, ограничивая свои прогулки внутренним двором отеля, – начал говорить юрист без тени смущения.

– Я боюсь. Попасться на глаза кому-нибудь из ЗЛОКИ. Все эти взгляды. Они рассматривают меня, словно… – Нильс запнулся на слове, которое уже готово было выпрыгнуть с языка. – Проходите.

Юрист грузно переступил порог. Дошёл до письменного стола и поставил портфель. Не поворачиваясь к Нильсу, с силой потёр сзади шею и уставился на скудный пейзаж за окном. Время шло, а мужчина всё смотрел в окно, словно забыл зачем пришел.

Нильс кашлянул. Переступил нерешительно ногами и, повертев головой, дошёл до кровати. Сел на неё скрестив ноги.

Юрист медленно повернулся и сказал:

– Разговор у нас будет короткий, Нильс, но… сложный. Я в растерянности, признаюсь. Впервые за всю свою многолетнюю практику. Юридически мне всё понятно, но…

Мужчина взял единственный в комнате стул и поставил его напротив Нильса. Сел и как-то разом сдулся.

– Нильс, послушай. Эдвард и Анна-Мария Дэноплэ сегодня реализовали своё конституционное право на самоубийство. Об этом ещё не знают новостные ленты, но скоро таблоиды взорвутся. Ты знаешь, люди принимают подобное решение не часто. Хотя этого можно было ожидать. Последние недели они закрывали дела, распределяли активы.

Юрист замолчал, собираясь с мыслями. Морщины, избороздившие его лоб, стали глубже.

– Всё это ты мог узнать и сам. Я здесь из-за тебя, Нильс. Официально ты переведён в статус «социальный». Но решением семьи тебе и спецприюту отказано в использовании любой части тела для донорства. Всё это время приют пытался отсудить тебя, но ему не удалось. В качестве мести семье приют пометил тебя «социальным неподконтрольным» и объявил вне закона. Но семья и после этого не поменяла своё решение. Твоё содержание остаётся на том же уровне до конца жизненных дней. Ты остался один. Вне семьи и вне закона.

Нильс повёл шеей. Ему вдруг стал тесен ворот рубашки. Стало трудно дышать. Он вскочил с кровати и прошёлся по комнате. Расстегнул одну пуговицу, потом вторую. Тёмный, словно могильный, камень лежал у него на груди и давил, давил своей тяжестью. Он разрастался внутри, выдавливая из глаз слезы и перехватывая дыхание. В висках заломило.

Один. Бесполезный и ненужный.

Нильс сглотнул.

– Как Вас зовут? – неожиданно для себя спросил Нильс.

– Что? – юрист вынырнул из тягостных размышлений и с удивлением посмотрел на него.

– Как Вас зовут? Я понял, что ни разу не спросил ваше имя? Вы мне скажете?

– А в контакты на браслете ты, значит, не заглянул, – горько усмехнулся юрист.

Потом встал и протянул руку.

– Джонатан Фокс.

– Очень приятно, – сглатывая комок в горле, ответил Нильс и нерешительно ответил на рукопожатие.

«Дзынь», – маякнул браслет. И сразу же за первым звоночком обрушилось множественное «дзынь, дзынь, дзынь» – посыпались новости.

– Ну, вот. Началось, – буркнул Фокс.

Нильс потрясённо помотал головой и, обхватив себя за плечи, сдавленно произнёс:

– Мне… Я за водой. В горле… пересохло!

Сказав, стремительно вышел из комнаты и, перепрыгивая через ступени, понесся вниз. Боль, что теснилась в груди, толчками выплескивалась бессильными слезами. Он хотел сбежать из дома, пока обитатели не узнали последние новости. Пока не стали смотреть на него ещё более жалостливо. Пока он ещё чувствовал себя кем-то.

На улице царила осень. Та самая, которая давит небом к земле. Расчерчивает пространство голыми ветками и не оставляет ни малейшей надежды. Нильс схватил в прихожей куртку и выскочил на улицу. Торопливо зашагал вдоль домов не разбирая дороги. Всё равно – куда. Куда глаза глядят.

– Смотрите, это же тот самый долли!!! Куда собрался? – услышал насмешливый голос и затравлено обернулся.

Из переулка на дорогу медленно и вальяжно вышли четыре человека. Так двигаются охотничьи псы, готовые сорваться вслед за любым неосторожным движением добычи. Нильс сделал шаг назад. Так всё и будет. Они кинутся на него, стоит только побежать. «А я побегу, – обреченно решил Нильс, потерянно оглянувшись. – Побегу». Он развернулся и рванул, чувствуя себя зайцем, за которым спустили свору собак.

– Долли!!! Сто-о-о-ой!!! – кричали люди вслед, а он только убыстрял свой бег.

Дорога, на которую он свернул, вела к заброшенному заводу. Нырнув за приоткрытые ржавые ворота, Нильс продолжил бежать, петляя по огромной территории. Он давно не слышал за спиной ни топота, ни криков, но не останавливался. Когда силы закончились, он замедлился. Прислушался. И понял две вещи.

Первое: за ним никто не бежит.

Второе: он заблудился.

Осеннее небо давило на Нильса свинцовой безысходностью. Потом решило, что этого мало, и стало колоть злыми, острыми каплями дождя. «Отвергнутый обществом, брошенный семьей, ничей. Осталось только сдохнуть в этих катакомбах под дождём, как выброшенный и забытый хозяивами пёс», – Нильс устал и насквозь промок. Заходить под заводские крыши он боялся. Вдруг обвалится пол, и тогда он вообще никогда не выберется из этих лабиринтов. Обессилев, сел у стены бесконечного здания.

Дождь усиливался. Стало темнеть.

Прислонившись к стене, почувствовал, как проваливается в дрёму. «Кап, кап, кап», – били капли дождя по плечам, по голове, рукам, согнутым коленям. «Кап, кап», – почему-то сильно – по щекам.

– Эй! Ты как, парень? Ты жив вообще? – И куда-то вдаль громко: – Я его нашёл!

– Я не парень, я долли, – чуть слышно пробормотал Нильс.

– Да уж. Глупая овечка, – со смешком ответил ему кто-то, легко поднимая с земли.

***

Третий Закон. Клон должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивался луч света. Он освещал маленькую часть комнаты. Световая сабелька, рассекающая полумрак закрытого двухстворчатыми дверьми помещения. Будь лучик света побольше да посильнее, можно было бы разглядеть скудную обстановку: односпальная узкая кровать, стол и пара стульев.

Нильс открыл глаза и тут же закрыл их. По многолетней привычке прислушался к себе. Его тело болит? Нет. Что он чувствует? Опустошение. Что последнее помнит? То, как кто-то поднимал его с земли.

Нильс прислушался, не открывая глаз. За окном шумел город. В доме что-то падало, скрипели полы, слышался звон посуды, смех, дальний бубнеж разговоров. Нильс подивился невероятной слышимости. Раздались шаги, но в комнату никто не вошёл.

Нильс открыл глаза.

– Я не могу, – раздался приглушенный женский голос за дверью. – Не имею права. Да и хочу я работать с этими…

– С кем? – уточнили за дверью.

Второй голос принадлежал мужчине. Низкий и ровный. Что-то было в нём такого, что Нильс непроизвольно подобрался. Мужчина привык повелевать и в интонациях сквозила спокойная уверенность в собственной правоте. А ещё голос показался Нильсу знакомым.