Потому что корабль — это стало ясно всем — должен был уцелеть, сохраниться, подняться на постамент, чтобы многие поколения спустя удивлять людей, заставлять их задумываться о нашем времени.
На постамент — рядом с братской могилой безымянных десантников. Можно ли придумать памятник величественнее и проще! И не трогать, не разрушать вражеские доты на берегу, чтобы каждый мог видеть, какая сила противостояла этим корабликам и людям. Иначе что же останется от нашего времени, когда уйдут последние из тех, кто некогда чудом уцелел?
Удивительное дело — эта мысль захватила и матросов, и мичмана, и лейтенанта, и чумазого тракториста, и нас. Отношение к катеру сразу стало другим. Его теперь не просто выволакивали на берег, чтобы очистить на пляже морское дно, а осторожно, стараясь не повредить и не разрушить еще больше, извлекали на свет, чтобы показать людям. И откуда-то появилась старуха — свидетельница ночного десанта, и случайно оказавшиеся рядом туристы взялись таскать бревна-катки, подсовывать их под брюхо судна, и начали вспоминаться истории, связанные с этим десантом… Тяжелая и нудная работа стала вдруг праздником для всех. Это светлое настроение мы захватили с собой, возвращаясь вечером в город; оно было с нами и в последующие дни, хотя работали мы на других точках, в степи, страдали от жары и пыли. Оно еще долго незаметно сопутствовало нам и приносило удачи. И когда какое-то время спустя мы опять вернулись в город и встретили ликующего Диму, ничего не нужно было объяснять: конечно же удачливость, чутье не подвели и нашего толстяка.
Нашел что-нибудь?
Ха! «Что-нибудь»! Он откопал клад, который и в Лувре, и в Британском музее, и в Эрмитаже вызвал бы если не сенсацию, то уж во всяком случае почтительное внимание. Золотая чеканная диадема скифской царицы, нагрудные бляшки и, кажется, серьги, дутые золотые браслеты, драгоценный массивный перстень с секретом… Вес всего этого не превышал полукилограмма, но художественную, историческую ценность находки, ясное дело, трудно измерить. Каждый предмет был верхом изящества и совершенства, на многих варьировалось изображение жука скарабея, и это ставило новые вопросы: скарабей — один из атрибутов египетской священной символики, какие ветры занесли его сюда, случайно ли это?
Не нужно удивляться. В Крыму можно наткнуться на такое, что только руками разведешь. (Дима и в самом деле развел руки.) Ну вот, к примеру: какое, казалось бы, отношение имеет Крым к Троянской войне?.. (Я пожал плечами, зная, что именно этого ждет от меня Дима. До чего же легко иногда сделать приятное ближнему!) Оказывается, и к ней Крым хоть косвенное отношение, но имеет.
Началась эта война, как известно, из-за того, что легкомысленный троянский царевич Парис похитил у спартанского царя Менелая его жену, прекрасную Елену. На помощь оскорбленному пришли великие герои Греции. Собрались, чтобы плыть к Трое, когда открылось пророчество: они достигнут цели, если только принесут в жертву богине Артемиде дочь царя Агамемнона Ифигению. Гражданственные чувства были отнюдь не чужды передовой античной молодежи: Ифигения сама пошла под жертвенный нож. Но в последнее мгновение произошло чудо — вместо девушки на алтаре билась, обливаясь кровью, лань…
В спасении девушки увидели добрый знак и двинулись на Трою. А что же Ифигения? Артемида перенесла ее в далекую Тавриду (то есть в наш Крым) и сделала жрицей своего храма. Ну и т. д. Когда в конце восемнадцатого века Крым был присоединен к России и Екатерина II щедрой рукой стала раздавать здешние земли, почти каждый помещик старался доказать, что именно в его владениях находился легендарный храм…
А был ли он вообще?
— Ну знаешь!.. — рассердился Дима. — Пушкин писал:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья…
А ты воображаешь черт знает что…
Я по привычке смирился. Главное ведь в том, что волнения остались позади, курган оказался целым, неограбленным, а со скарабеем или этой Троянской войной как-нибудь разберутся.
Те древние кладоискатели рыли по центру, по оси, и промахнулись. Стандартное мышление! Царь, хоронивший свою возлюбленную или жену, поместил усыпальницу чуть-чуть сбоку и правильно сделал. Молодец был царь! Он не хотел, чтобы его сокровища попали какому-нибудь лишенному воображения балбесу. Вот Дима — это другое дело… Да, но даже не это самое важное. Все золото мира меркнет перед другой Диминой находкой. В кургане оказалась каменная плита с барельефом, изображающим квадригу… Да что говорить! Это нужно видеть, непременно видеть.
Мы ахали и воздевали руки (как на эрмитажной «Вазе с ласточкой», если вы ее помните), поздравляли Диму и отечественную археологию. Нам в самом деле было приятно, и эту радость не могли омрачить даже доходившие до нас отголоски глухой, скрытой возни по поводу того, где все эти находки должны храниться. Их будто бы хотели увезти, как раньше уже увезли отсюда многое другое — вплоть до Тмутараканского камня.
Занимало меня еще одно: к а к о й была та маленькая женщина, скифская царица, чей покой так грубо пришлось потревожить? Перед нами был череп — пустая, ничего не содержащая коробка. И вот это когда-то было изящной женской головкой, улыбающимся лицом?.. Позвоночник, ребра, сочленения суставов, тазовые кости… Невозможно было представить за всем этим живого, любящего, лукавого человека.
Золото? Ладно. Шут, в конце концов, с ним. Пусть увозят. Ведь Понт Эвксинский, и запах полыни, и тепло нагретых солнцем камней остаются с нами. И хмурые доты, и ржавое, множество раз продырявленное осколками железное корыто мотобота, который мы поднимем на пьедестал. И звуки волшебных слов: Киммерион, Киммерик, Киммерия — как звон от удара мечом по медному щиту. Все это остается здесь.
На следующий день решили отдохнуть после трудов праведных душой и телом. Солнце в сочетании с легким ветерком обещало хороший день. Однако вернулись скоро.
Нас поразила пустота берега. Вообще-то это было хорошо, но сейчас удивило отсутствие матросов и особенно — вытащенного им мотобота. А без него берег был для нас сиротливым.
Все выяснилось очень скоро. Шустрые и обычно все знающие пацаны были тут как тут, валялись в песке и бегали голышом друг за другом. (Глядя на них, я опять вспомнил «Вазу с ласточкой» — на ней изображен такой же мальчишка.)
— Катер? — сказали они. — А его увезли.
— Как? — поразились мы, потому что это было немыслимо.
Десантный мотобот можно фамильярно называть корытом и суденышком, и это недалеко от истины, но увезти его отсюда не так просто, а то и невозможно.
— А его п о р е з а л и и увезли, — объяснили эти дети стремительного и скорого на решения века.
Ах вот оно что! Металлолом. Конечно! Мартены и домны нуждаются в металлоломе. Значит, не стоять старику на пьедестале.
Что ж, ладно, переживем. Обойдемся. Однако же стало грустно.
Поковырявшись носком в песке, я нашел ржавый осколок снаряда, поднял и сунул в карман. Потом спросил ребят:
— Ну так что — все-таки окунемся?
А почему бы и нет? Молча стали раздеваться.
ВЫБОР НАТУРЫ
Где ни окажешься в нашей великой стране, всюду начинаются разговоры на одни и те же общенациональные, так сказать, темы. Одна из них — дороги. До поры я думал, что уж в Крыму-то, на маленьком, обласканном вниманием полуострове, эта проблема не стоит. Ошибался. Однажды она встала и передо мной. Да еще как встала!
Обвинить нас в легкомыслии нельзя было: машину заполучили отличную — «газик»-вездеход с двумя ведущими осями, с желтой противотуманной фарой на бампере, с залитым под самую пробку баком и двумя канистрами бензина в багажнике. Шофер Леша был отменно лихой, «битый», как у нас говорят, парень и очень скоро это доказал.
