— Это чесалка для спины, — объясняет Гаррет, — но я подумал, что если ты будешь пользоваться ею осторожно, то сможешь пощекотать себе спину, когда меня не будет.

Я вытягиваю палочку и засовываю ее под пижамную рубашку. Мои глаза закрываются, когда я стону.

— Оооо, Гаррет. Возможно, ты непреднамеренно заменил себя, здоровяк.

— К черту. Ничто не заменит эти пальцы.

— Мои любимые пальчики. — Я смотрю на кучу подарков. — Большое тебе спасибо, Гаррет. Мне все нравится.

— Это не Принцесса Жвачка, но надеюсь, что все равно принес тебе хоть немного счастья.

— Это сработало. Спасибо, что подумал обо мне.

Мой взгляд опускается на мои тапочки, когда до меня доходит смысл собственных слов. Потому что в самое напряженное время года, жонглируя своим плотным хоккейным графиком, каникулами и поездкой домой к семье, этот человек думал обо мне, и, честно говоря, я не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то делал это.

— Я не могу вспомнить, когда в последний раз получала подарки от кого-то, кроме семьи.

Тишина, как якорь, повисла, заставляя меня опустить глаза. Я волнуюсь, что завела нас на неизведанную территорию, куда Гаррет с обычным подарком не собирался заходить.

— Но я считаю, что ты моя семья, — наконец мягко отвечает он, заставляя меня посмотреть на него, терпеливым и добрым, полным сострадания взглядом. — Ребята, Кара, Олли… Это семья, которую я нашел, которую я выбрал, и думаю, что теперь ты тоже ее часть. По крайней мере, я хочу, чтобы ты была ей. Чтобы ты почувствовала, что тебе тоже есть место.

Я отворачиваюсь, чтобы украдкой поймать слезинку, которая выкатывается из моего глаза и пытается скатиться по щеке. Дурацкие праздники и самоуверенные хоккеисты, которые в тайне — плюшевыве мишки.

— Я не плачу, — говорю я ему, шмыгая носом. — У меня просто хроническое подтекания слезных протоков. Это постоянное явление.

Его смех — мой любимый звук, его улыбка — мое любимое зрелище.

— Счастливого Рождества, Дженни.

— Счастливого Рождества, Гаррет.

— Что, черт возьми, на тебе надето?

— Что? Это? — Картер опускает взгляд на рубашку, одергивая ее так, чтобы стало видно единственное слово, будто оно и так не было большим и главным. «DILF» (прим. на англ. daddy I’d like to fuck). — Олли мне ее подарила.

— Это должна была быть шутка, — бормочет Оливия, — но это его любимый подарок. Он его не снимает.

— Хочешь увидеть лучшую часть? — Картер притягивает Оливию к себе, гордо улыбаясь. — Покажи им свою, тыковка.

Ее лицо вспыхивает.

— Нет, я не думаю, что буду.

— Давай. — Он пожимает ей руку. — Будь громогласной, гордись собой, девочка Олли.

Она делает это, но при этом тащит свою задницу, медленно натягивая свитер через голову, и я не знаю, смеяться или плакать.

Потому что на футболке, что под толстовкой, написано одно простое предложение: «Я ЛЮБЛЮ DILF».

— Пип, — шепчу я Оливии, мои плечи трясутся, смех рокочет в груди. Я пытаюсь сдержаться, клянусь. — Что ты сделала?

Ее плечи опускаются, глаза опущены.

— Я облажалась.

— Что такое «DILF»? — Спрашивает мама, отчего я смеюсь еще громче, и когда Картер присоединяется, Оливия несется по коридору. — Это был просто вопрос!

Рядом со мной улыбается Хэнк.

— Мне жаль всех людей, которые никогда не смогут провести Рождество с Беккетами.

Мне жаль Оливию, потому что теперь она обречена на всю жизнь.

Я рада, что она с нами, потому что я не видела Картер таким счастливым на Рождество с тех пор, как умер наш папа. Его улыбка никогда не угасает. Он прижимает ее к себе, переплетает их пальцы, целует в плечо или висок каждый раз, когда проходит мимо.

Я думаю, Оливия вернула его к жизни. Теперь он всегда остается тем же братом, с которым я росла — бестолковым, эпатажным, с огромным сердцем — и не только вне камер.

Поэтому, когда он говорит нам, что у него есть увлекательное рождественское занятие для нас всей семьи, я не удивляюсь.

Продолжаю не удивляться даже когда он срывает простыню с кухонного стола, обнажая несколько коробок с пряничными домиками, которые строят и украшают самостоятельно.

Хотя слегка удивлена, что они сделаны из Орео.

— Я просто утверждаю. — Картер намазывает печенье глазурью и приклеивает его к крыше из печенья. — Тот, кто это придумал, гений. Целая деревня из Орео? — Он издает звук, будто на него снизошло откровение, и поворачивается к Оливии с широко раскрытыми глазами. — Что, если мы назовем ребенка…

— Нет.

— Но…

— Не назовем.

Картер хмурится, ворча что-то о том, что Гринч — беременная женщина ростом пять футов один дюйм, и Оливия крадет у него из рук мини-печенье и бросает его в рот. Это превращается в драку из-за печенья и съедобных украшений, и в конце концов Картер поднимает все это над головой и смеется, пока Оливия пытается взобраться по его телу, чтобы достать упомянутые предметы, в то время как Хэнк рядом со мной ест все, что попадается под руку.

— Хэнк. — Я хихикаю. — Ты должен класть их на свой дом, а не в рот.

— Упс. — Он кладет в рот еще одно печенье. — Разве я не кладу их на свой дом? Не скажу точно, ведь я слепой.

— Ты же не используешь это как предлог, чтобы съесть свое печенье, не так ли?

— Я могу делать все, что захочу, — просто говорит он, и удивительно, что они с Картером на самом деле не родственники, потому что, когда деревня из печенья готова, у Картера, кажется, такой же девиз.

— Вот! — восклицает он, нанося последний штрих на последний из трех своих домов. — Все готово! — Его глаза сияют от гордости, когда он осматривает деревню на кухонном столе. Затем он наклоняется, хватает трубу, отрывает ее и бросает в рот.

— Картер!

Он останавливается, глаза у него округляются от страха, будто жена застукала его с поличным за чем-то, чего он делать не должен. Например, за поеданием деревни из печенья.

— Что?

— Тебе пока нельзя это есть! Ты должен оставить это на несколько дней! По крайней мере, на один!

— Что? Ты хочешь, чтобы я весь день пялился на домики из печенья и не ел их?

Она тычет пальцем в одну из коробок, указывая на деревню, которая изображена на картинке позади счастливой семьи, ту, которая сейчас совсем не похожа на нашу.

— Таковы правила!

Он вскидывает руки над головой.

— Ты же знаешь, я не следую правилам, особенно когда речь идет об Орео! — Он ломает стену в одном доме и, глядя Оливии прямо в глаза, запихивает все это в рот. — Что тефперфь, пвфинцесса? — он что-то бормочет, а затем с визгом убегает, когда она бросается на него.

Хэнк насвистывает мелодию.

— Итак, это Рождество…

* * *

Рождественские объятия — это лучшие объятия, особенно когда тебя обнимают мамины руки и на тебе подходящая пижама.

Она крепко обнимает меня, вздыхая в мои волосы.

— Я скучала по нашим ночевкам.

— Я скучала по тебе. — Мой взгляд смотрит сквозь открытую дверь в коридор, где я вижу мерцание огней. — Не могу поверить, что в этом году ты украсила дом.

— Поскольку малыш уже в пути, я подумала, что, возможно, пришло время начать все сначала. Они заслуживают того, чтобы провести волшебное Рождество, куда бы они не отправились.

Я поворачиваюсь и смотрю на свою прекрасную маму.

— А что насчет тебя?

— А что насчет меня?

— Разве ты этого не заслуживаешь? — Я переплетаю наши пальцы, и прижимаю их к своей груди. — Разве ты не хочешь провести праздники с кем-то? Разделить с кем-то свою жизнь?

— У меня есть моя семья. Мне больше никто не нужен.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, мама. — Эти слова скорее похожи на мольбу. Я не знаю, принесет ли ей счастье найти кого-то, с кем она могла бы проводить время, но, если она думает, что это возможно, я бы хотела, чтобы она попыталась.

Когда-то в этом доме было так много смеха, и, хотя он до сих пор наполнен смехом, здесь также царит выворачивающее наизнанку безмолвное одиночество. Это моя мама, уютно устроившаяся в одиночестве пятничным вечером, чтобы посмотреть свои любимые фильмы, дрянные романтические комедии, которые папа с удовольствием слушал, с ее лежащей головой на его плече. Это отстраненный взгляд в ее глазах, когда она работает на кухне, воспоминания об отце, что нависал над ее плечом и умолял попробовать то, что она готовит, оттаскивал ее от плиты, чтобы покружить ее по кухне, в то время как он громко и противно пел ей, до тех пор, пока ее смех не заглушал его голос, и он скреплял это все поцелуем.