Я незаметно сунул коготь Махишасуры, красное семечко и пуговицу-диск в карман.

– Черемухой пахнет, – сказал Жорка, причмокнув губами, и протянул мне кружку. – Глотни, старик.

Жидкость в кружке черная, пахучая… Черемуховый привкус ударил по мозгам дурманом. Я, воровато глянув на йога, погладил Милкино бедро.

– Йог, у тебя альбуцид есть? – спросила Милка, поймав мою руку. Сжала легонько. Глаза бархатные.

Взяла из моих рук кружку, отпила и блаженно прикрыла глаза.

– У меня не аптека, – проворчал Жорка, затыкая бочонок.

– Не груби… Включай движок и дави на всю железку.

Милка сунула кружку в рюкзак.

– Соскучилась по тебе, – прошептала она мне па ухо. – С матерью по телефону разговаривала… Сказала, с мужем приеду. Как, думаю, отреагирует? – Повернулась к Жорке и ткнула его пальцем в спину: – На всю железку дави! Оглох? – И, словно устыдившись, приподнялась и чмокнула йога в побагровевшую шею: – Жорик, придешь к нам на свадьбу?

– Если позовете.

– Какая ж свадьба без тебя, – сказал я, не придав значения вылетевшим словам, словно они касались не меня, а кого-то другого. Милка предложила игру, а я ее поддержал – вот и все.

– Правда?.. Ты согласен? – Она смотрела на меня глаза в глаза. – Ну? Говори: согласен?

Милка отодвинулась от меня. Кокетливо повела плечиком. Мельком глянул в глубокий вырез маечки… Господи! Свадьба так свадьба!.. Это потом, когда у подъезда меня будет ждать такси, чтоб ехать за Милкой, ожидающей в подвенечном платье, я буду плакаться, уткнувшись в Жоркино плечо, прощаясь с холостяцкой жизнью, а сейчас:

– Приезжаем в Питер и несем заявление. Паспорт при тебе?

– Паспорт не проблема. Жорка будет свидетелем. Пойдешь в свидетели, мерин? – Она вновь ткнула Жорку пальцем.

Йог огрызнулся. Милка хотела ответить очередной грубостью, но лишь махнула рукой, повалилась на бок и положила голову мне на колени. Сунула ладонь под щеку, устроилась поудобнее.

– Угомонилась, – сказал Жорка, поправляя зеркало заднего вида, нацеливая его на меня. – Трое суток хлопотала как заведенная. У приятеля меня отыскала. Сопли до колен: «Жоренька, миленький, Полякова в психушку хотят забрать, сволочи». Пять сотенных бумажек мне предлагала… Ты забери у нее деньги от греха… Чего делать собираешься?

– Толковых спецов искать. Дело, как я понимаю, серьезное. Как бы то ни было, а надо разобраться в этой чертовщине.

– Милка рассказывала. Пока в Борино ехали, трещала как сто сорок… Да и бочонок с кружкой черт-те откуда взялся… Не советую тебе распространяться о своих приключениях. Молчи, пока не обдумаешь все хорошо… Ангелы, русалки, эльфы – молчи. Загребут, как Стоценко и бабу Аню. Сам прикинь, кто поверит?

– А ты подтвердишь? Бочонок-то сам видел. У меня и пуговица-диск есть, и еще кое-что в запасе.

– На работу устраиваюсь… Не хочу, чтоб и меня нарядили в белую рубаху с длинными рукавами. Я свое отдурачил. Семью пора заводить.

– Странно ты рассуждаешь, – сказал я. – Речь идет о неизвестной науке форме гипноза. И потом: чего боишься ты?

– Ладно, ладно. Меня не впутывай. Сколько можно шеболду околачивать… Мне должность хорошую обещали дать, а я… Нет. Сам разбирайся. На мой век хватит кислороду… Только перво-наперво женись. От жены разрешение требуется, чтоб тебя на излечение отправить, – я узнавал.

Вскоре мы с Милкой поженились. Жорка подарил нам на свадьбу медного Будду. Того самого, что показывала мне баба Аня, ведя по тропе Стоценко, и которого потом отыскала и перепрятала Милка. Медная статуэтка напоминала мне дом лесника, ночи, проведенные с любимой женщиной, которая, кстати сказать, в день свадьбы была уже на втором месяце беременности.

Первую неделю брачного месяца – мы поселились у Милкиных родителей – я никак не мог войти в колею супружеской жизни. Привыкший быть хозяином самому себе, вдруг попал в сеть запретов: выключай свет, не держи долго открытым холодильник, не ходи по паласу в носках, не сворачивай в трубочку тюбик зубной пасты, не… Милка посоветовала не обращать внимания на воркотню тещи. Тесть, когда выдавалась удобная минутка, тащил на кухню и чуть ли не насильно пытался заставить меня выпить водки, настоянной на ягодах шиповника, причем сам пить отказывался – язва.

В эти многотрудные для меня дни однажды вечером в квартиру позвонили – представители «Посоха» пришли меня проведать. Пожилой мужчина в старомодном пенсне и с чемоданчиком в руках, Еремеев и жгучая брюнетка лет сорока. Где-то видел ее. Наверное, в отделе, ведающем связями с зарубежьем, – второе лицо после председателя. Да, это была она.

Тещи, к счастью, дома в тот вечер не оказалось. Пригласил нежданных гостей в нашу с Милкой комнату.

– Баранов Вячеслав Михайлович, – представил Еремеев мужчину в пенсне. – Доктор наук, профессор…

– Давай без обиняков: с чем пожаловали? – перебил я.

– Не кипятись. – Еремеев поправил темный галстук.

«Вырядился», – подумал я, разглядывая бывшего приятеля, явившегося ко мне отутюженным, выбритым. Впервые видел его таким франтом.

– Пусть Вячеслав Михайлович обследует тебя. И не смотри как на врагов. Расскажи о русалках, леших.

– Вы, как мне сообщили, сами хотели побеседовать с грамотным специалистом, – вступила в разговор брюнетка. – Кроме того, рассчитаетесь с «Посохом». Надо же закрыть командировку, чтобы можно было заплатить вам. – Она эффектно изогнула бровь и улыбнулась.

«Что касается осмотра, – подумал я, – почему бы и не довериться „грамотному специалисту“ – Баранову?»

– До пояса, молодой человек, только до пояса, пожалуйста.

Доктор оживился. Достал из чемоданчика молоточек с блестящей рукоятью, какие-то темные цилиндры, шарики и попросил лечь на тахту.

Несколько минут ощупывал меня, катал по спине шарики, стучал пальцами и молоточком по костям головы, туловища. Долго разглядывал зрачки, приставив к моему глазу черную гофрированную трубку.

– Спите хорошо? – спросил он, пряча свои причиндалы в чемоданчик. – Головные боли, недомогание?

– Все в порядке, доктор, – усмехнулся я. – Норма.

– Говорят, что вам, – доктор нарисовал в воздухе руками шар, – всякая чертовщина мерещится.