Однако ничего подобного не случилось. Мама взяла сумочку и перчатки, гордо оглядела кухню, которую привела в порядок, чтобы оставить с чистой совестью. Гарри ущипнул герань на подоконнике:

– Элизабет, не забывай их как следует поливать. Герань пьет воду как не в себя.

Отец стоял в прихожей, вежливо придерживая дверь для мужчины, который увозил его жену. Элизабет подошла к фургону.

– Я напишу на следующей неделе, – сказала мама.

– Отлично! – ответила Элизабет.

– Элизабет, ты ведь знаешь, в нашем доме, какой бы он ни был, всегда будет комната для тебя. Мы даже шторы синие там повесим, – пообещал Гарри.

– Конечно знаю. Спасибо, Гарри. – Элизабет пожала ему руку.

Он обхватил ее за локоть и явно хотел обнять, но не осмелился…

Мама не посмотрела на входную дверь, чтобы проверить, стоит ли там отец.

– Мне ужасно жаль, что все так обернулось… – В ее глазах стояли слезы, и выглядела она совершенно потерянной и в то же время гораздо моложе своих лет. – Если бы ты только знала… я так хотела, чтобы все сложилось бы по-другому…

Элизабет вздохнула. Мама сморгнула слезы:

– Довольно разговоров, все остальное в письме напишу. Моя милая Элизабет, всего тебе наилучшего!

– До свидания, мама! – Элизабет прикоснулась щекой к тонкой маминой щеке, и дрожащая Вайолет стиснула дочь в объятиях. – Напиши все в письме. Так будет лучше.

Мама молча села в фургон и помахала.

Они уехали.

Отец стоял возле кухонного стола.

– Посуду после еды будем мыть по очереди, – сказала Элизабет. – Ты помой сейчас, а я – после ужина. Я пошла к себе.

Элизабет удалось продержаться достаточно долго, чтобы выйти из кухни, схватить в прихожей принесенную от Хартов сумку и взбежать по лестнице. Едва закрыв дверь, она бросилась на кровать, застеленную новым синим покрывалом, и запихала в рот наволочку с кружевными оборками, чтобы заглушить рыдания.

Она плакала, пока не засаднило в горле, не заболели ребра и не заложило нос настолько, что она едва могла дышать. Если бы не наволочка во рту, в доме звучал бы долгий одинокий вой.

Эшлинг считала, что Элизабет просто невероятная: сначала она так волновалась, что с родителями что-нибудь случится, а когда оно случилось, то вела себя как ни в чем не бывало. Написала совершенно спокойное письмо, где в основном рассказывала про новые шторы и свежевыкрашенные шкафчики на кухне, а не про переживания человека, оказавшегося между разведенными родителями. Маманя строго-настрого запретила Эшлинг болтать про это.

– Разве нельзя сказать Джоанни? Ну пожалуйста! – умоляла Эшлинг. – Видишь ли, я держала ее в курсе дела до того момента, как Элизабет назвала мистера Элтона «Гарри», как я и предложила, поэтому Джоанни захочет знать, что же случилось потом! Несправедливо рассказать историю и не довести ее до конца.

Маманя рассмеялась и согласилась, но запретила говорить про проблемы Элизабет с остальными. Если вдруг Элизабет приедет погостить, то вряд ли ей понравится, что весь город в курсе ее семейных дел.

– Ты думаешь, она когда-нибудь вернется? – Эшлинг очень этого хотелось, вот только лучше бы Элизабет приехала совсем скоро, иначе слишком много всего произойдет, замучаешься все объяснять. – Может, она приедет и снова пойдет здесь в школу в сентябре?

Маманя так не думала. Она предложила такой вариант в письме, но Элизабет ответила, что дома и так все плохо, а если она оставит отца одного, то будет только хуже.

– Вот уж не знаю, почему она тебе подобные вещи пишет, – недовольно пробурчала Эшлинг. – Мне она только про синие шторы написала.

– И мне написала… – На лице Эйлин появилось озабоченное выражение. – Мне кажется, она сильно расстроена… хотя они и привели дом в порядок, но не по той причине, по какой следовало бы…

– Маманя… – нерешительно начала Эшлинг, – а миссис Уайт… ну… мама Элизабет… считается ли, что она совершает смертный грех, живя с мистером Элтоном? Я знаю, она не католичка, но ведь вы вместе учились в католической школе… и ее крестили… и, может, она грешит…

Маманя, державшая в руках кухонное полотенце, бросилась к Эшлинг и принялась стегать ее по ногам полотенцем:

– Пойди прочь, глупая девчонка! Не морочь мне голову грехами! Только и слышишь что грех да грех… что за ерунду вы все болтаете!

Однако маманя смеялась. Кто-то нарушил клятву супружеской верности, а она смеется… Маманю иногда понять невозможно…

– Интересно, где они этим занимались? – размышляла Джоанни, пока они с Эшлинг втирали вазелин в ресницы узкими кончиками расчески, поднимая их вверх.

– Занимались чем? Ты про кого? – Эшлинг старалась изо всех сил, но ресницы никак не заворачивались вверх. – В лучшем случае мне удается сделать их похожими на зубцы. Почему у тебя загибаются? Более мягкие или что?

– Мне кажется, мои ресницы сами склонны загибаться, такое у меня ощущение. – Довольная Джоанни разглядывала результаты своих стараний в зеркале. – Нет, я говорила про ту пару, про маму Элизабет и ее мужчину… Где они занимались любовью?

– Я как-то даже и не задумывалась. Может, у него дома?

– Так ведь у него нет дома! Он в меблированных комнатах живет. Они не могли туда пойти. Может, они снимали номер в гостинице на вечер.

Эшлинг задумалась.

– Насколько я знаю, если поселился в гостинице, то должен там жить. Не думаю, что можно уйти после обеда и сказать, что тебе достаточно. Возможно, они ничего такого и не делали, а просто держались за руки и обжимались.

– Не болтай глупостей! – рассердилась Джоанни. – Конечно делали! Иначе откуда бы взялась измена и все такое? Обжималки на измену не тянут. В любом случае понятно же, что женщина не уйдет к другому мужчине, если не занималась с ним любовью.

С такой точкой зрения Эшлинг не могла согласиться. Она отложила зеркальце и обняла коленки, сидя на постели Джоанни. Оглядела большую комнату с окнами в пол. Дом Мюрреев считался одним из лучших в Килгаррете. Когда она шла к ним, Имон всегда говорил: «Ну что, в гости к своим друзьям Рокфеллерам идешь?»

– Джоанни, думаю, ты не права, – серьезно сказала Эшлинг. – Похоже, тебе кажется, что у большинства только одно на уме, но далеко не все люди такие. Мы с Элизабет считали, что могли бы всю жизнь без секса обойтись…

– Ой, да когда это было! Спорим, что сейчас ваше мнение изменилось!

– Нет, мое не изменилось! – с жаром ответила Эшлинг. – Я действительно так считаю. По-моему, все просто болтают об этом, делают из мухи слона, а на самом деле оно никому не нравится. Люди хотят любви. А не заниматься любовью.

– Так ведь это то же самое! – Джоанни озадаченно посмотрела на подругу. – Разве ты не слышала, как сестра Катерина говорила, что любовь есть высшее выражение «этого»… или, наоборот, «это» есть высшее выражение любви… Помнишь, мы едва не задохнулись от смеха, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица на уроке? Цирк, да и только!

– Сестра Катерина ни разу не говорила про «это»! – Эшлинг и представить себе не могла подобные разговоры.

– Ну, она другие слова использовала… что-то там про высшее наслаждение супружеской жизни, результатом которого является рождение детей… Если она имела в виду не постельные дела, тогда что?

– Ах да, вспомнила. Но если честно, я думаю, что людям нужна именно любовь, ведь о ней все песни, и фильмы, и стихи, а не про постель.

– Но ведь заниматься любовью прекрасно! – заявила Джоанни.

– Тебе-то откуда знать? Ты всего лишь от других слышала!

– Ну-у-у… Дэвид занимался.

– Да ладно!

– Он так говорит.

Ничего себе новости!

– А он рассказал, как оно? – Взбудораженная Эшлинг чуть не упала с кровати.

– Говорит, что заниматься любовью – неописуемое удовольствие… и что мне понравится! – Джоанни была чрезвычайно довольна собой.

– «Неописуемое удовольствие» – всего лишь пустые слова! Из них ничего не понять. И конечно, он хочет, чтобы ты думала, что тебе понравится, ведь тогда ты с ним пойдешь до конца…