Прямо перед Рождеством мама свалилась с гриппом. Приходил врач, сказал, что ей нужно лучше есть, а то у нее только кожа да кости остались. Элизабет с отцом попытались описать, чем мама обычно питается каждый день: ни хлеба, ни картошки, ни пудингов она не ела, а только клевала то одно, то другое. И выглядела жутко бледной и безучастной.
– Простите, что доставляю вам столько хлопот, – повторяла она.
Элизабет с отцом по-своему готовились к Рождеству: делали бумажные украшения и красивые карточки с именами для праздничного стола, собирали зеленые веточки остролиста и плюща, читали новые рецепты зимних пуншей. А теперь мама заболела, и все труды насмарку. Она отказалась от предложения поставить ее кровать в гостиной – в единственной комнате, где горел камин.
– Ни за что на свете! – слабым голосом заявила она. – В гостиную ставят кровати только инвалидов и стариков! Я останусь здесь, пока не поправлюсь.
Элизабет предложила прочистить дымоход в спальне и зажечь камин, но мама и слышать ничего не хотела. Лежа в постели в варежках и с двумя бутылками горячей воды, с разметавшимися по подушке тонкими волосами, она ни на что не жаловалась и утверждала, что чувствует себя нормально.
Отец понятия не имел, как совладать с происходящим. В спальне он стоял рядом, заламывая руки, и спрашивал: «Вайолет, что мы можем для тебя сделать?» – таким тихим голосом, словно жена была при смерти, и это, разумеется, выводило ее из себя. Внизу он бессвязно ругал все подряд: от нынешних модных диет до военного дефицита и маминых встреч с друзьями с военного завода, которые довели ее до простуды.
Мама Моники научила Элизабет варить бульоны и горячие напитки, а также делать холодные компрессы так, чтобы не утопить пациента и не залить всю постель водой. Накануне Рождества доктор заверил их, что опасности воспаления легких нет, просто понадобится постепенное восстановление сил, чтобы мама снова стала прежней. Чрезвычайно обрадованная таким известием, Элизабет потеряла терпение с отцом, продолжавшим ворчать и бурчать про всезнаек-врачей, которые на самом деле ни черта не знают.
– Папа, ты когда-нибудь хоть что-то хорошее в жизни видишь? Как насчет света в конце тоннеля? – не выдержала она.
– Нет, не вижу.
– Да как так вообще можно жить!
– Согласно моему опыту свет в конце тоннеля обычно гаснет…
Элизабет варила бульон из говядины и вспоминала прошлое Рождество. Как она шагала в морозной темноте раннего утра к мессе, кричала поздравления знакомым и предвкушала наступающий день. Крошка Ниам упала и разодрала коленку. Все забегали вокруг нее, вытирали кровь чистыми платками, отнесли ее под фонарь, чтобы осмотреть рану, а Ниам орала как резаная больше от испуга, чем от боли.
– Ниам, ради всего святого, хватит реветь! – рявкнула Эшлинг. – Нога у тебя не отвалится. Не порть Рождество.
– Невозможно испортить Рождество, – ответил ей Донал.
Эйлин взяла на руки тяжеленную пятилетнюю дочь.
– Шон, перевяжи ей коленку! – деловито скомандовала она. – Бедняжка Ниам получила рану. Но Донал прав, это не испортит Рождество, ничто не может испортить Рождество!
В исхудавшей маминой руке суповая ложка казалась большой и тяжелой.
– Милая, мне так жаль, что я испортила вам Рождество, – сказала мама Элизабет, сидевшей на страже и следившей, чтобы та выпила весь бульон.
– Невозможно испортить Рождество, – эхом откликнулась Элизабет.
Вайолет посмотрела на дочь. В ее лице не было и намека на иронию. На первом этаже Джордж шумно пыхтел, раздувая огонь в сырых дровах, которые никак не хотели гореть.
По бледным щекам Вайолет покатились слезы.
– Какой кошмар! – зарыдала она. – Все должно было быть совсем по-другому! А получилось черт-те что…
– Мама, все будет хорошо! – Элизабет растерялась, увидев, как сотрясаются мамины плечи, и ногой прикрыла дверь спальни, чтобы отец не услышал, а то если прибежит, то еще хуже будет.
– Нет, все вышло очень плохо. Ни в чем нет никакого смысла. Мне безумно жаль, но я не знаю, что еще я могла бы сделать… Я старалась изо всех сил, но я просто плохая хозяйка… Ненавижу вылизывать дом и готовить неизвестно для кого…
– Как же неизвестно, мама, для нас ведь! – воскликнула Элизабет. – И мы тебе невероятно благодарны, а когда ты поправишься, то будем помогать тебе еще больше. Я говорила папе, что нам следует больше тебе помогать…
Вайолет смотрела на нее глазами, полными слез:
– Ты все еще не понимаешь, ты никогда не поймешь… Боже, какой невыносимый кошмар!..
Мама отвернулась, и Элизабет решила, что не стоит заставлять ее допивать бульон. Она посидела еще немного, но мама больше ничего не сказала. Ее дыхание выровнялось, и она уснула. Или притворилась, что спит. Элизабет тихонько вышла из спальни.
Отец, похожий на огромного нетерпеливого пса, стоял на коленях возле камина и тщетно махал газетой в надежде раздуть пламя.
– Как она? – прошептал он.
– Хорошо, – запнулась Элизабет. – Уснула.
Она пошла на кухню, где уже был накрыт стол для праздничного ужина. На именных карточках нарисованные снегири держали в клювиках вырезанный из бумаги остролист, три самодельные фигурки Санта-Клауса поддерживали свернутые салфетки, по столу разложены зеленые веточки и плющ. Элизабет села и уставилась на тарелку с консервированной солониной и тремя кусочками курицы, за которой она четыре часа отстояла в очереди.
Готовя рождественский обед, она чувствовала себя на все пятьдесят.
Дорогая Эшлинг,
я собиралась написать, но у меня все так запутанно и ужасно, что только про свои проблемы и думаю. Сначала про тебя… помнишь, как тебе спускали все с рук, когда ты притворялась, что занимаешься делом? Если раньше получалось, то почему бы не попробовать снова? Или, может, стоит поговорить с сестрой Катериной и заключить мир? Ну или сделать то, что они хотят, и на пару семестров забыть про все, кроме учебы? Тогда ты станешь первой в классе, все будут в восторге и оставят тебя в покое.
Боюсь, первый вариант не сработает. Может, мы теперь слишком взрослые, чтобы нам хоть что-то спускали с рук, а может, монахини переживают за результаты экзаменов. На твоем месте я бы договорилась со старушкой Катериной. Честное слово, она хорошая, хотя ты никогда в это не верила. Она гораздо старше других монахинь и очень одинока. Она живет ради учеников и была бы счастлива, если бы ты поговорила с ней начистоту. Правда, я не думаю, что ты захочешь. Тогда остается только последний вариант: выложиться до предела, как говорят. Посмотри на это как на состязание: ты им покажешь, ты им докажешь, как они в тебе ошибаются! Я действительно думаю, что ты способна переплюнуть весь класс. Моника (не кошка!) спрашивала про тебя, и я сказала ей, что ты способнее всех в нашей лондонской школе, а она не верит, считает, что я такая умная. А я не умная, я просто затыкаю уши и зубрю.
Пожалуйста, держи меня в курсе развития событий. Было бы так здорово, если бы ты писала каждый день. Хотела бы я писать каждый день… Иногда прошлое кажется таким далеким, но, когда я читала про Морин и Брендана Дейли (конечно, я помню его, он такой противный), все снова всплывает в памяти. Морин уже помолвлена? Они и правда теперь ваши родственники? Пожалуй, нам следует быть предельно вежливыми и не говорить про них ничего плохого, а то вдруг Морин выйдет замуж в их семью. Не могу поверить, что он ей нравится! Морин могла бы заполучить любого парня!
Я все болтаю про Морин, чтобы отложить следующую часть.
Дома просто тихий ужас. На Рождество мама слегла и не вставала с постели десять дней. У нее был бронхит и грипп, она совсем ослабела и походила на призрака. И все время о чем-то переживала. Мне кажется, она собирается от нас уйти. Только, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говори тетушке Эйлин! Может, я ошибаюсь, и она просто очень сильно болела. Но она постоянно извинялась за то, что все получилось не так, как следовало, как будто чему-то пришел конец.
Я думаю, что отец тоже все знает, но не признается. Когда я предлагаю что-нибудь сделать вместе, что-нибудь веселое, чтобы порадовать маму, он спрашивает: какой в этом смысл? Ты не представляешь, какой кошмар здесь творится. Они ходят по дому и извиняются, если оказались в одной комнате. Нет, не смейся, так оно и есть на самом деле. В Килгаррете подобное и вообразить невозможно, там все всегда бегают из комнаты в комнату, но здесь нас всего трое, и я сижу с книжкой и делаю вид, что не обращаю на них внимания.
Ты не могла бы помолиться, чтобы все разрешилось благополучно? Ты, наверное, уже поняла, что я как бы отказалась от католической веры. Не знаю, действительно ли я когда-нибудь считалась католичкой, ведь ты запрещала мне ходить на исповедь и причастие, но теперь и того не осталось. Пожалуйста, помолись, чтобы мама не ушла к мистеру Элтону, и попроси всех в школе помолиться с намерением. Я знаю, ты никому не скажешь. Мистер Элтон невероятно милый, именно он снял ту дурацкую фотку, подарок для вас. Он вечно смеется и шутит. А теперь, когда мама чувствует себя лучше, она часто с ним видится, и я боюсь, что они собираются быть вместе. Порой, приходя из школы, я вижу на столе записку от мамы о том, что она может вернуться поздно. А мне страшно, что когда-нибудь там будет написано еще что-нибудь.
Возможно, я ошибаюсь. Помнишь, как мы все думали, что Имон утонул в реке, а он просто пошел домой другой дорогой? Вот примерно такой у меня страх.
Твоя Элизабет
