– Я знаю, – ответила Элизабет. – Но ведь теперь Рождество будет испорчено…

– Ничего подобного! – заверила Пегги. – У нас будет отличное Рождество!

– Папаня, нет, нельзя так бить девчонок! Перестань! Папаня, хватит!

– Уйди, Шон! Я тебя не звал, тут я и сам разберусь!

– Папаня, нельзя так бить Морин! Маманя, да останови же его, он ее по голове стукнул! Хватит, папаня, перестань, ты ее убьешь!

Элизабет выскочила из кухни и схватила свой новенький велосипед. Она накручивала круги по площади, стараясь высушить ветром набухшие в глазах слезы. Не хотела, чтобы остальные заметили и стали расспрашивать, что случилось. Теперь уже не стоит и надеяться, что все соберутся вместе за столом с жареным гусем в центре. Тетушка Эйлин, наверное, ушла к себе в спальню, а Шон сбежал из дому после ссоры с отцом. Шон-старший возьмет ключи и уйдет в лавку, а Морин… только небесам известно, что будет с Морин. Как всегда, Рождество обернулось бедой. И это так несправедливо!

На площади все жившие по соседству дети катались на велосипедах и самокатах, а также рассказывали чудесные истории: как Мартин Райан увидел в камине ногу Санта-Клауса, уходившего через трубу, а Майра Кеннеди слышала колокольчики оленей. Эшлинг уже научилась разным трюкам на новом велосипеде и, широко раскинув руки, носилась вокруг остановки автобуса, а рыжие волосы развевались на ветру. Увидев Элизабет, она подкатила к ней:

– Ты чего такая расстроенная?

– Да нет, все нормально.

– Ты думаешь про свою семью и чувствуешь себя одиноко? – Эшлинг иногда вспоминала, что подруга хотя и временно, но практически сирота, и начинала проявлять заботу.

– Ну, немножко, – соврала Элизабет.

– Теперь у тебя есть наша семья, и у нас будет прекрасное Рождество! – заявила Эшлинг.

Тут Эйлин вышла на крыльцо и позвала их домой:

– Эй, зайки мои, быстро мыть руки, обед готов!

Она снова выглядит вполне спокойно, подумала Элизабет и слегка повеселела, потому что тоже была одной из заек. Имон, Донал и Эшлинг нехотя собрали подарки и попрощались с друзьями. Наскоро сполоснули руки и дружно вытерли их одним мокрым полотенцем. Стол уже накрыли, между тарелками лежали рождественские хлопушки. Пока все рассаживались, тетушка Эйлин как бы между делом сказала:

– Кстати, с некоторыми подарками вышло недоразумение. Верните Морин все, что она вам подарила. Получилась небольшая путаница с ценами, она с ними разберется.

Послышалось ворчание, Имон потребовал гарантий, что получит велосипедный фонарь обратно, и на этом все закончилось. Катастрофы не произошло. Морин и Шон сидели с явно красными глазами, но никто им ничего не сказал, и они взрывали хлопушки вместе со всеми остальными.

После обеда завели граммофон для танцев. Танцевали все, кроме Имона, который отказался заниматься такими глупостями, зато вызвался заводить граммофон, чем очень помог.

Наблюдая, как дядюшка Шон танцует вальс с Морин и как она положила голову ему на грудь и расплакалась, Элизабет подумала, что никогда в жизни не поймет странное семейство О’Коннор.

Когда начался новый семестр в школе, погода стояла холодная, и сестра Мэри была не в духе. У нее сильно мерзли руки, пальцы распухли и побагровели, и она постоянно носила варежки, а еще надсадно кашляла. Донал снова стал задыхаться, поэтому Эйлин держала его дома.

Морин сходила в каждую лавку, где «купила» подарки. На глазах матери она все вернула, объяснив, что захватила их по ошибке, когда делала покупки на Рождество. Нигде ей и слова дурного не сказали. Как только пылающая от стыда Морин выходила за дверь, владельцы заверяли Эйлин, что заводилой была эта оторва Берна Линч, такой девчонки свет еще не видывал. Конечно, сложно сказать, кто виноват, ее несчастная мать настрадалась с доктором. А бедняжка Морин уже достаточно наказана тем, что ей пришлось прийти в лавку, и не стоит так переживать, все в порядке.

Шон-старший узнал в монастыре, во сколько у Морин заканчиваются занятия, и велел ей быть дома не позже чем через пятнадцать минут. Сначала она должна зайти в лавку и показаться ему, а потом пусть идет домой и учит уроки. Берне Линч вход в их дом отныне заказан, а Морин запрещено ходить к ней.

Шон-младший прочитал в газетах, что в Англии парни от шестнадцати до восемнадцати могут поступить в учебный авиационный корпус, и предъявил эту новость отцу как доказательство, что в семнадцать лет он уже может считаться мужчиной. Отец ответил, что ему наплевать, если Британская империя вытащит своих четырехлеток из яслей и сделает солдатами, но его сын, как и любой ирландец, имеющий хоть какую-то гордость, не пойдет сражаться на стороне Британии, которая снова пытается завоевать весь мир.

Эшлинг, раздраженная попытками монахинь сделать ее более ответственной и заставить больше учиться, решила организовать крещение Элизабет, чтобы внести оживление в нудную учебу. Датой выбрали второе февраля, Сретение Господне. Эшлинг хватило ума держать свою затею в тайне. Остальные девочки тоже понимали, что болтать не стоит.

Крещение состоялось на каменном полу в раздевалке для девочек младших классов. Конечно, это не так здорово, как река Иордан, где крестили Иисуса, согласно картине, висящей в коридоре. Воду из четырех фонтанчиков святой воды набрали в школьную кружку. Джоанни Мюррей и Эшлинг записали слова обряда на листочке, чтобы наверняка не забыть. Это, по мнению Элизабет, добавляло происходящему важности и волшебства. Она встала на колени, и перед всем классом Джоанни и Эшлинг полили ее водой и торжественно произнесли:

– Я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!

Воцарилось молчание, потом все захлопали.

Элизабет встала. Ее светлые волосы облепили лицо, одежда на плечах промокла насквозь. Элизабет не хотела стряхивать воду, ведь та была не простой, а святой.

– Спасибо! – сказала Элизабет и сжала руку Эшлинг.

– Теперь тебе будет гораздо легче! – Эшлинг приобняла ее в ответ.

От мамы неделями не было писем. Тетушка Эйлин говорила, что во всем виновата почта:

– Твоя мама постоянно пишет тебе, но в Лондоне такое творится, что они могут много дней подряд не забирать письма из почтового ящика.

Потом она стала говорить, что мама занята на работе:

– Она наверняка сильно устает, мы ведь даже не знаем, как им там тяжело живется.

Сразу после Рождества Вайолет написала, что подала заявку добровольцем в WAAF[8], но они такие странные, набирают только незамужних, или бездетных, или тех, кто моложе тридцати. Очень глупо с их стороны, ведь от Вайолет было бы куда больше пользы, чем от глупых девчонок, которые только и думают что о помаде и красивом мундире. С армией и флотом, очевидно, та же история, поэтому Вайолет не собирается больше предлагать свою помощь. Она и так настрадалась на той добровольной работе, что уже делает.

Элизабет не поняла, что означали буквы WAAF, но внезапно нашла помощника в Шоне-младшем. Он читал письма вместе с ней и объяснил, что WAAF – это, конечно, не настоящие военно-воздушные силы, но все равно лучшее, что может быть доступно для женщины. Мама Элизабет будет носить форму, проходить обучение, и у нее каждый день будут проверять обмундирование. Элизабет не могла поверить, что такое возможно. Чтобы мама надела форму, как у полицейского или кондуктора? Мама всегда носила юбки и жакеты. Разве она когда-нибудь сменит их на такую грубую одежду?

Шон рассказывал Элизабет про Лондон больше, чем она узнавала из писем матери. Он говорил, что женская добровольная служба – это не просто женщины, которые заняты благотворительностью, как думала тетушка Эйлин. Они не пекут пирожные и не пьют утром кофе, а выходят на улицы, ищут тела среди развалин, кормят и одевают бедняков. Он показывал статьи в газетах про эвакуацию и приемные семьи для детей. Некоторые семьи оказались настолько бедными и так плохо следили за детьми, что дети спали на полу и заросли вшами. Женщины-добровольцы, в жизни не видевшие такой нищеты, должны помогать таким детям.