Да нет, Петр Леонидович и Анна Алексеевна Капицы определенно были очень хорошими, заботливыми родителями!

Между тем племянник Леня продолжает: «В тот год Петр Леонидович и Анна Алексеевна… приехали на собственном автомобиле. Погрузив его в Англии на пароход, они приплыли в Скандинавию, а затем через Норвегию, Швецию и Финляндию прикатили в Ленинград… Во время поездки и пребывания в Ленинграде дядя снимал кинофильм. В этом фильме есть уникальные кадры довоенного, неразрушенного Петергофа с былым, непохищенным “Самсоном”».

Но тут начало происходить странное. Леня вспоминал: «Маленький “квадратный” автомобильчик дяди по тем временам казался чудом совершенства. Он ночевал у нас во дворе и однажды вдруг пропал. Началась паника и поиски, но вскоре автомобиль обнаружили невредимым неподалеку от дома. Кто-то просто захотел покататься немного на заморской штучке»[77].

Думается, что не просто – и это было совсем некстати, поскольку программа Петра Леонидовича в СССР, несмотря на отпуск, была весьма насыщенной. Они с Анной Алексеевной приехали в Ленинград как раз к началу Международного конгресса, посвященного 100-летию со дня рождения Д. И. Менделеева (так называемого Менделеевского конгресса). Затем на несколько дней поехали поездом в Харьков, где Петр Леонидович проводил свою ежегодную консультацию в УФТИ, и снова вернулись в Ленинград.

Елена Леонидовна Капица писала: «24 сентября Капице позвонили в Ленинград, где он жил у своей матери, и предложили 25 сентября приехать в Москву, в Кремль, для беседы с заместителем Председателя СНК СССР В. И. Межлауком. Капица ответил, что приехать не сможет, так как очень занят, потому что на днях возвращается в Англию». В ноябре 1934 года в письме французскому физику Полю Ланжевену Анна Алексеевна рассказывает об этом эпизоде так: «В ответ на отказ приехать человек, который говорил с ним по телефону, ему сказал: “Профессор, вы не отдаете себе отчета в своих словах. Это приказ правительства, вы не можете отвечать отказом, вы должны приехать…” В Москве Межлаук от имени правительства страны сообщил Капице, что отныне он должен будет работать в СССР, а выездная виза его аннулируется»[78].

Анна Алексеевна вспоминала: «Он пробыл там долго, а когда вернулся, сказал: “Знаешь, они не пускают меня назад в Кембридж”. Для Петра Леонидовича это было полнейшей неожиданностью и очень тяжелым ударом. В тот же вечер мы поехали обратно в Ленинград, и я хорошо помню эту ночь в поезде. Он был страшно потрясен, невероятно, все рухнуло. Он потерял лабораторию, только что построенную специально для него, с самыми новыми приборами… Надо было решать, что делать в этой ситуации. Необходимо было посоветоваться с Резерфордом и узнать его настроение, к тому же в Кембридже оставались дети. Я должна была как можно скорее вернуться в Англию, моему отъезду не чинилось никаких препятствий… Но перед моим отъездом мы договорились с Петром Леонидовичем о самых разнообразных вещах – как мы будем переписываться и какие у нас будут в письмах шифры, чтобы было понятно только нам… Мы совершенно не знали, чем окончится наша жизнь здесь: посадят – не посадят, вышлют – не вышлют, и не хотели, чтобы дети от этого страдали. Мы думали, что, может быть, я вернусь к Петру Леонидовичу, а детей оставим за границей, в каком-нибудь закрытом учебном заведении.

Петр Леонидович просил меня по приезде в Англию как можно скорее поговорить с Резерфордом, все ему рассказать, узнать его отношение. Когда Мондовская лаборатория планировалась, Петр Леонидович оговорил с Резерфордом возможность того, что когда-нибудь он уедет и в таком случае сможет забрать оборудование с собой, возместив Кембриджскому университету все затраты… но никогда не думал, что все случится так неожиданно. Вот я и отправилась в Англию со всеми полномочиями от Петра Леонидовича»[79].

2 октября Анна Алексеевна отправилась в Англию на пароходе «Сибирь», а Петр Леонидович остался в Ленинграде у матери и брата.

Сразу по приезде она написала мужу из английского дома:

Дорогой Петя,

я благополучно добралась до дома, нашла всех в полном порядке. Сережка и Андрейка очень веселы, и Сережа, конечно, первым делом спросил о ноже, и он ему страшно понравился, и с ним он не расстается – и спит, и ест. Все игрушки им подарены в общее пользование, и это вышло очень удачно. Только, чтобы Андрейке компенсировать ножик, я подарила ему отдельно человека, которому собака рвет штаны. Погода здесь стоит чудесная, тепло и солнечно.

Ехали мы очень мирно, меня встретили Катя Сперанская и John Кокрофт, с которым мы приехали в Кембридж. Ну и проклятие править по Лондону, особенно в понедельник утром, это совершенно предприятие не для меня, но вышла я из него с честью. <…>

Карик (автомобиль. – Прим. авт.) в порядке, но довольно грязный, хотя и был покрыт брезентом, но все-таки немножко покрылся каким-то налетом.

В лаборатории все благополучно. <…> (Дальше идет закодированный текст: П. Л. и А. А. договорились, что после слов «дорогой мой», «дорогая моя» имена их детей становятся псевдонимами: Сергей – Резерфорда, Андрей – Ланжевена. – Прим. авт.). Еще хочется написать тебе, дорогой мой, о Сережке, очень он хороший мальчик, замечательно смышленый и, для его лет, поразительно вдумчивый. Когда с ним говоришь, то не нарадуешься, как он хорошо все понимает и живо схватывает. Правда, все дети в его возрасте хороши, но все-таки хочется похвастаться, что у нас такой сынишка. А главное, хорошо, что он всегда бодрый и веселый и очень бодряще на всех действует и не унывает, даже когда видит, что перед ним трудная задача и, может, он положит много времени, прежде чем ее решить. Очень он меня порадовал…»[80]

Петр Леонидович с Анной Алексеевной тогда провели в разлуке около года – и все это время Елизавета Дмитриевна Крылова пробыла в Кембридже с детьми и Анной Алексеевной. А Петр Леонидович поселился в Ленинграде у матери Ольги Иеронимовны с семьей старшего брата в старой, еще отцовской квартире. Хотя квартира 45 в доме 73/75 по улице Красных Зорь (потом Кировский, а теперь снова Каменноостровский проспект. – Прим. авт.) была настоящим Ноевым ковчегом. После смерти мужа в 1919 году Ольга Иеронимовна мудро рассудила, что при новых властях такую большую квартиру ей не сохранить, и сама «уплотнила» ее собственной родней и друзьями. Делать Петру Леонидовичу тогда было особо нечего, и он обрушил весь свой нерастраченный отцовский пыл на племянника Леньку, который только вступал в возраст «пятнадцатилетнего капитана».

Петр Леонидович и Ленька совершали по Ленинграду долгие прогулки, то на лодке, которую брали в прокат, а то пешком. Как-то раз зашли далеко, «до самой “стрелки” Крестовского острова, до самого его конца. В заливе в дымке узкой полосой виднелся Кронштадт… Ветер гнал… низкие ленинградские облака. “Вот, – сказал дядя, – видишь едва заметный купол? Это огромный кронштадтский морской собор. Он построен на пожертвования моряков”. Мы пошли обратно, теперь ветер нажимал в спину. Чтобы дойти быстрее, мы начали пересекать остров по диагонали. И так случилось, что мы оказались посреди большого песчаного поля, окруженного дамбами… Место было неуютное, почва зыбковатая. Вдруг дядя остановился, схватил меня за рукав, а потом, не оборачиваясь, не оглядываясь, быстро зашагал вперед. До этого он выбирал дорогу, а тут зашагал напрямик… Мы пересекли намывной участок, вышли на дорогу и вскоре были на трамвайной остановке за мостом. И только здесь дядя сдержанно сказал мне:

– А знаешь, Леонид, в нас стреляли. Я слышал свист пуль. Мы не должны были показывать, что заметили что-то. Поэтому я ничего и не сказал тебе. А ты, по глухоте, ничего и не слышал.