– В Иране, Ираке и Сирии тоже севернокурдский?
– На нем больше всего говорят. В Иране, в северной части, в Ираке на северо-западе, его там бахдинани называют. Кырманчки я плохо понимаю. В сорани проблема – арабский алфавит в отличие от нашего. У нас – латинский. Кстати, на сорани говорят в Эрбиле и Сулеймании.
– Ну да, в центре и в юго-восточной части Иракского Курдистана, – припомнил Петр. – А знаешь, что сорани теперь государственный язык в Ираке, второй после арабского? Ты бы подучила.
– Они легко поймут мой курманджи.
Зарифа вдруг вышла из ванной в коридор и прислушалась:
– Вроде звонили?
Звонок повторился. Услышали теперь оба и переглянулись.
– Я никого не жду, – Зара покачала головой и, взглянув в зеркало, поправила волосы, стянутые на затылке в пучок.
Горюнов подошел к двери, но встал сбоку от нее.
– Кто?
– Брат, это я, – раздался голос Басира, спокойный, но не веселый как обычно. Деловой. Очень деловой.
– Что-то в парикмахерской? Сейчас, погоди.
Петр открыл шкаф около входной двери и нажал едва заметную кнопку. Отодвинул сумку Зары от боковой внутренней стенки шкафа и взглянул на экранчик маленького монитора. Басир на лестничной клетке стоял один и в нетерпении то брал в рот сигарету, то вытаскивал, очевидно, собираясь закурить уже в квартире.
Зарифа глянула на Петра вопросительно.
– Все нормально, – одними губами обозначил он ответ и открыл дверь.
– Извини, дружище, одевался, – он похлопал Басира по плечу. – Решил отведать стряпни моей нерадивой женушки? Есть опасность отравиться.
Если бы они с Зарифой в этот момент были наедине, Петр услышал бы меткие характеристики на своих родственников до седьмого колена и заодно реплики о своих анатомических особенностях, далеких от нормальных. Зара за словом в карман не лезла.
– Ты зря так шутишь, – поежился Басир. – Она дама темпераментная. Сейчас после твоих слов сыпанет слабительного и будем ставить спринтерские рекорды.
– Не волнуйся. Зарифа, конечно, ядовитая, но не настолько. Проходи в комнату, пообедаем.
Зарифа принесла бирьяни в большой плошке и ячменную лепешку. На низком квадратном столике уже стояло большое глиняное синее блюдо с финиками и медный ляган – в этом тазике споласкивали руки перед едой. Девушка поставила на серебряный поднос на гнутых ножках с ажурным бортиком чайник и узкие стеклянные стаканчики. А сама ушла, недобро зыркнув на Басира.
Петр сел на очень низкую квадратную тахту, стоящую в нише напротив балконной двери. И дверь эту, и окно закрывали металлические жалюзи. Пластик плавился в жаркие дни, поэтому и оконные рамы в Ираке делали из металла.
Хозяин преломил лепешку и протянул половину Басиру. Тот взял, спрятав в карман сигарету, которую до этого вертел в руках.
– Поговорить я хотел, – сказал он после паузы. Лепешку положил на край плошки с горячим дымившимся бирьяни.
Петр не сомневался, что разговор назрел, но не подозревал, в какое русло повернет эта беседа.
– Ты ведь разведчик, – огорошил его Басир и уставился в глаза Петра настойчиво.
Рассмеявшись помимо воли, Горюнов подумал, что смех-то нервный. «Если сейчас Басир произнесет мои настоящие имя и фамилию, с профессией надо завязывать. Второй провал менее чем за полгода – это катастрофа. Убрать Басира? А его приятель, который следил? – Мысли у Петра носились в голове вприпрыжку, сталкиваясь и взрывая одна другую. – Кто такой Басир на самом деле? Проверочка от MIT или ЦРУ? Мистер Мёрфи неспроста присутствовал в Стамбуле при моем разговоре с Хасаном».
Продолжая улыбаться, он взял правой рукой с блюда горсть риса, смял ее привычно и отправил в рот. Бирьяни встал комом в горле, но Петр оставался внешне невозмутимым, как человек, только что услышавший анекдот с бородой – чтобы не обижать гостя он улыбается, но не испытывает искреннего веселья, ощущая себя этим самым ходячим анекдотом с бородой.
– Ты без гутры по солнцу ходил? – ласковым издевательским тоном предположил Петр. – Перегрелся, брат? Ешь давай, пока не остыло.
– Погоди ты с едой! Поговорим.
– Ну, говори. – Горюнов отложил лепешку. – Что с тобой случилось? Чего тебе в голову втемяшилось? Ты же сам любишь повторять: «Большинство подозрений – ложь».
– Я очень благодарен тебе за тогдашнее спасение… Но я все эти три года рядом с тобой и вижу… – Он помедлил. – Для меня очевидно, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
Петр фыркнул и налил себе чая. Прелюдия Басира вселяла надежду, что тот не знает правду, хотя его догадки – это тоже плохо. Но все оказалось хуже, чем он рассчитывал…
– Ты не все знаешь обо мне. Да, я офицер иракской армии. Но я служил в Даират аль-мухабарат аль-амма[15] и некоторое время в Джихаз аль-амн аль-хасс[16].
– Что это? – У Горюнова внутри все судорожно сжалось. Он знал, о чем говорит Басир, более чем кто-либо другой.
– Я служил в контрразведке, – неохотно пояснил Басир. – Поэтому понимаю что к чему. Ты вдруг сорвался и уехал, а потом, вернувшись, рассказал, что воевал на стороне ИГИЛ, и к тому же оказался мусульманином… Я-то был уверен, что ты христианин. Такие метаморфозы происходят обычно с разведчиками.
– Или с людьми импульсивными, – осторожно предложил вариант Петр. – А мусульманином я был и раньше, просто не слишком усердным в салятах. – Он встретил взгляд Басира и не отвел глаза.
– Ты не импульсивный, – Басир покачал головой, – нет, очень даже рассудочный. Я не подозревал тебя до твоего участия в ИГИЛ. Хотя кое-что настораживало и раньше. Моя профессия, знаешь ли, включает механизмы подозрительности порой помимо воли. К мелочам начинаешь присматриваться. Но сегодня случилось еще одно, что заставило меня прийти и начать этот разговор. Я попросил своего приятеля проследить за тобой.
– Зачем? Что ты мне тут предъявляешь? Ничего не понимаю! Разведка, слежка… Ты здоров вообще?
– Ты ушел от слежки! – насупился Басир и, достав сигареты, закурил, по-видимому, ожидая теперь объяснений. – Что ты смеешься?
– Брызни на свои угли водой, – сквозь смех посоветовал Петр.
– Научил поговоркам на свою голову, – проворчал Басир, пряча улыбку.
– Допустим, я ушел от слежки, как ты утверждаешь. Во-первых, зачем? А во-вторых, может, твой человек просто разгильдяй и упустил меня? Хоть я и не подозревал о таком коварстве с твоей стороны. Сам посуди – разведчик и контрразведчик жили три года бок о бок и не подозревали один другого.
– Я-то заподозрил.
– А я – нет! Потому что не являюсь тем, за кого ты меня принял!
– Я бы хотел верить твоим доводам. Но я не верю. Дело серьезнее, чем ты представляешь. Мы продолжаем работать и делаем работу, с которой сейчас не справляется наше государство. Мы выявляем шпионов, окопавшихся в Ираке, будь это англичане, американцы, израильтяне или турки… Эта твоя жена – курдянка, с ней вы говорите по-турецки. И с тем господином с тростью, что приходил в парикмахерскую, ты говорил по-турецки.
– Значит, я на турок работаю? – Петр улыбался, а сам лихорадочно прикидывал, как поступить, кто эти «мы», о которых говорит Басир, на кого они работают? Офицеры иракской армии? Или героические ветераны Мухабарата? Они вполне могут сотрудничать с нынешними спецслужбами Ирака. С ИГИЛ? Но Басир отмахивался от джихадистов, как от чумы. – Я похож на турка?
– Вот это меня и смущает. Я никак не могу понять… Больше всего опасений, что ты из Моссада. Но ты выглядишь и как коренной багдадец, и как турок и вполне сойдешь за англичанина. А сейчас в твоем арабском я отчетливо слышу сирийские интонации. Ты мимикрируешь, как хамелеон. И это тоже вызывает определенные подозрения.
– А кстати, ты знаешь, что это заблуждение насчет хамелеона? Он меняет цвет не для мимикрии, не ради маскировки и не так быстро, как принято считать, и не во все цвета… И вообще, не пойти ли тебе с твоими подозрениями куда подальше? Ты задумывался, что будет, если твои подозрения пустышка?
