– Я ничего не вижу! Я умираю! Куда все исчезло!? Где я!! Я не вижу! Не вижу!.. Не вижу… Оранжевое пятно… Вижу оранжевое пятно слева… Это, кажется солнце..

Говорила она все спокойнее, так что последние слова были сказаны с обычной громкостью, только встревожено.

– Незнакомец! Что вы сделали со мной? Почему ничего нет и солнце слева? Я же говорила вам, где парк кончается, ничего нет. Только солнце осталось! Но оно тоже исчезнет… – она сделала паузу и вдруг закричала, – Ты отобрал у меня жизнь, мерзавец! Ты в один миг перенес меня в самый конец парка! Ты лишил меня прогулки! Я сразу поняла, что ты страшный человек!.. – она сделала паузу, и обвинительным тоном стала перечислять: – Ты конечно образованный, ты владеешь чувством такта, у тебя хорошие манеры, ты вежлив, ты достаточно спортивный, по крайней мере, у тебя нет страшного брюха, и ты не куришь, ты уверенный в себе и властный, когда это нужно, но ты, но ты – ты слишком умный; как же я сразу не убежала от тебя, чудовище… – она помолчала еще немного и грустным голосом заключила: – и вот, из-за моей глупости и твоего ума, мы оказались в самом конце парка раньше времени.

– Почему ты думаешь, что мы в конце парка? – шепнул я.

– Потому что ничего не видно, кроме солнца. Это значит пустота, а пустота в конце парка. А солнце… солнце должно быть слева. В начале дня оно слева, а в конце дня оно справа, когда близится к закату. Значит сейчас конец дня. Ты лишил меня сознания и перенес меня в самый конец парка… Ты управился до вечера! Шустрый! – добавила она едко.

– Солнышко, послушай, – как можно более нежно и вкрадчиво произнес я, – мы не в конце парка, мы там, где остановились. Просто я повернул тебя на сто восемьдесят градусов.

– Просто ты – что? Говори разборчивее; ты всегда говорил неразборчиво, сколько тебя помню, – с огромной претензией крикнула она мне в ухо и добавила после паузы обиженно и тихо – Даже когда ты первый раз признался мне в любви, я услышала «буль-блю-блю»!

– Вспомни тот поворот тропинки, где мы однажды видели с тобой белых голубей, и ты еще сказала, что мечтаешь жить за городом, и рядом с домом будет пристроена своя голубятня, и ребятишки будут ходить туда играть или сидеть на крыше и смотреть на закат по вечерам. Ты его помнишь?

– Помню, дорогой!

– Ты помнишь, эта тропинка заворачивала направо?

– Да.

– И там был еще большой ясень справа, у него еще раздваивался ствол…

– И ты сказал мне, что когда ты зашел на тот горбатый мостик между двух прудиков и заговорил со мной, за моей спиной на той стороне прудика рос именно такой ясень…

– Да, солнышко, – и я крепче прижал ее к себе.

– Что ты тогда сказал мне, самое первое? не помню, какая-то совершенно глупая напыщенная фраза… – она засмеялась.

– Я сказал тебе тогда, что никогда не оглядываюсь и не смотрю на небо, что я смотрю прямо и очень редко – по сторонам.

– Точно! – это надо же такое сказать при знакомстве: «девушка, я бы мог пройти мимо, но я никогда не оглядываюсь, а еще не смотрю в небо и по сторонам почти не смотрю»…

– Да, – подтвердил я. – Не оглядываюсь и не смотрю в небо… Не оглядываюсь.

– Не оглядываюсь… а я оглядываюсь? – робко спросила она.

– Что значит «оглядываться», солнышко?

– Я не знаю.

– Я расскажу тебе. Помнишь тот ясень с раздвоенным стволом и голубей… Помнишь, там тропинка так резко поворачивала вправо, так что второй раз проходила перед самым ясенем, и сначала он был справа от нас, а потом – слева.

Я взял ее лицо в свои ладони и смотрел теперь в ее добрые голубые глаза, ничего не видящие, кроме солнца. На ее лице была растерянность, в ее слепом взгляде можно было угадать сосредоточенность и неуверенность, она беззвучно шевелила губами… наконец, произнесла тихонько:

– Помню.

– Вспомни, как мы ходили, вспомни! Мы поворачивали вправо, вправо, вслед за дорогой. Наши шаги левой ногой становились все длиннее, а правой – все короче, и мы поворачивались, поворачивались…

– Хватит! – вскрикнула она. – Я не могу это слышать, прекрати! – она попыталась оттолкнуть меня, но я взял ее за плечи, плавно привлек к себе.

– Успокойся, любимая, все хорошо, – и я поцеловал ее лоб. – Все хорошо.

Я не стал говорить дальше. Для нее уже было слишком много. Я просто стоял, обняв ее, слушал ее дыхание и ждал.

– Так что же значит оглядываться?

– Это значит так же поворачиваться, как мы тогда, но одной только головой, – сразу ответил я.

– Но так ведь можно шею сломать!

– Но когда я прижимаюсь щекой к твоему лбу, я же делаю то же самое, поворачиваю шею, и ничего не ломаю…

– В самом деле. Ты прав. Покажи, как это, оглядываться?

– Вот так, смотри.

– Можно я тоже попробую? – она уже видела маня: слепота отступала.

– Конечно!

Вначале у нее не получалось. Голова наклонялась вбок или приоткрывался рот. От напряжения она даже покраснела.

– Давай я помогу. Расслабь шею, расслабь.

Я плавно повернул ее голову чуть-чуть вбок, потом обратно, потом снова. Как будто она отрицательно качала головой.

– Понятно теперь, зай?

– Да, да, – она улыбнулась и… повернула голову. – Господи! Я снова вижу! Я вижу! Я вижу парк! Там деревья, их листья шевелит ветер, и солнечные блики переливаются, как будто юркие белочки играют!.. – она повернулась обратно. – Я снова ничего не вижу!

– Сейчас увидишь, – спокойно ответил я, и повернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов.

Она восторженно взвизгнула и повисла у меня на шее. Потом оттолкнулась и стала кружиться… озадаченно остановилась.

– Так странно, дорогой! Я кручусь, и то вижу парк, то вижу черную пустоту, – удивление на ее лице сменилось испугом, и она молча подбежала ко мне и прижалась ко мне, уткнувшись в плечо.

– Ты боишься этой пустоты?

– Да.

– Когда ты перестанешь ее бояться, ты перестанешь ее видеть.

– Я не могу перестать ее бояться.

– Но сейчас ведь ты прижалась ко мне, и перед твоими глазами только пустота, потому что у тебя закрыты глаза.