Эдвард Дрери стоял у окна своей книжной лавки и в задумчивости глядел на спешивших по своим делам прохожих. Стояла глубокая осень 1827 года. Был один из тех пасмурных дней, когда свинцовое небо, заняв глухую оборону, почти не пропускает солнечного света, а в душе нарастают уныние, тоска по утраченному и разочарование в том, что имеешь. Деревья в своей беззащитной наготе протягивали ветви к небу, словно моля о пощаде, а ветер безжалостно гнал прочь серые листья, навсегда утратившие свои прежние краски.

Зацепившись взглядом за взъерошенного воробья, отчаянно воюющего с двумя синицами за брошенные кем-то хлебные крошки, Дрери не сразу заметил, что к его лавке нетвердой походкой направляется худощавый мужчина в коричневом сюртуке и с непокрытой головой. Приглядевшись повнимательнее и в очередной раз попеняв на свою близорукость, он увидел, что это – его любимец Джон Клэр. Вот уже полгода среди книжных новинок красовался новый сборник его стихов под названием «Пастуший календарь». Но книга продавалась очень плохо, и Дрери уже было известно о том, что издатель отказался сотрудничать с поэтом.

Как только Джон переступил порог, стало понятно, что его дела обстоят еще хуже, чем можно было предполагать. Бывшая когда-то белоснежной рубашка давно утратила свой первозданный вид, а вместе с застиранным желтым галстуком и потертым сюртуком, несомненно, выдавала человека, находящегося в стесненных жизненных обстоятельствах. Тонкие черты лица огрубели, кожа приобрела желтоватый оттенок, а под набрякшими веками прятался тяжелый взгляд когда-то зеленых, а ныне почти бесцветных глаз. Разглядывая ссутулившуюся и пошатывающуюся фигуру своего «крестника», которого он благословил в мир большой литературы, Дрери, наконец, догадался, что тот не просто смертельно устал, но еще и нетрезв.

– Вам нужно присесть. Вы плохо выглядите и еле стоите на ногах.

Джон тяжело опустился на стул, который стоял недалеко от входа и произнес с горечью:

– Благодарю вас, господин Дрери, вы всегда были очень добры ко мне. Скажите, как продается мой «Пастуший календарь»? Знаете ли, мне очень нужны деньги. И если бы я смог получить за него хотя бы небольшую сумму, это позволило бы мне рассчитаться с частью долгов, опутавших меня своими безжалостными сетями. – При этих словах его взгляд прояснился, и в глазах мелькнул призрачный луч надежды.

– К сожалению, мне нечем обрадовать вас. Книги сейчас продаются не так хорошо, как раньше. Люди стали меньше читать, а если и читают, то предпочитают хорошей, глубокой литературе примитивные однодневки. Похоже, что поэзия тоже нынче не в моде.

– Но почему же так произошло? Неужели литературная мода столь переменчива? Еще совсем недавно, всего несколько лет назад все газеты печатали хвалебные отзывы в мой адрес. Может быть, я стал хуже писать, и мои стихи не нравятся читателям?

– Джон, поверьте мне, ваши стихи также хороши. «Пастуший календарь» проникнут тонким лиризмом в описании природы и особой светлой печалью от осознания хрупкости бытия. Это что-то новое и очень значимое в вашем творчестве. Но интересы публики очень переменчивы. Сегодня они любят деревенскую поэзию, а завтра им подавай ужасы или захватывающие приключения. И с этим ничего нельзя поделать.

Несколько минут Джон сидел неподвижно, еще ниже опустив плечи и глядя на свои обветренные, шершавые руки, безжизненно лежавшие на коленях. Затем он распрямился. В глазах его стояли слезы, а на губах блуждала горькая улыбка, больше похожая на усмешку самоиронии.

– Знаете, господин Дрери, со мной произошла очень странная штука. Когда-то, как мне сейчас кажется, очень давно, я был красивым парусным судном. Я стоял в тихой, уютной гавани, и теплый ветер ласкал мои белоснежные паруса. Но однажды где-то вдали, у самого горизонта, я разглядел чудесные огни, которые манили меня, переливаясь разноцветными красками. Они обещали исполнение всех моих мечтаний и грез. Но для этого мне нужно было покинуть свою гавань и отправиться в путь. Не раздумывая, я бросился навстречу неизведанному, не подозревая о тех опасностях, которые могут встретиться мне на пути. Коварное море приняло меня в свои объятия, но не торопилось со мной расстаться. И вот я уже давно потерял из вида родные берега, но и прекрасные огни померкли, а потом и совсем исчезли, подобно никогда не существовавшему миражу. Я потерял все ориентиры, все, что имел – родину, мечту, молодость и любовь. И знаете, чего я хочу теперь больше всего? Я хочу, чтобы какой-нибудь страшный шторм выбросил меня на пустынный берег, где я смогу, наконец, забыться сладким сном, сном усталого, разбитого корыта, отслужившего свой срок в этом безжалостном и бездушном мире.

Дрери глубоко вздохнул, неловким и слегка нервным жестом снял очки и стал тщательно протирать их платком, который так же неловко достал из кармана брюк. Затем он водрузил их себе на нос и посмотрел на своего собеседника уже более спокойным и проницательным взглядом.

– А знаете, что я вам скажу, Джон? Бог не только наградил вас талантом поэта, но и наделил особой дерзостью духа, ибо только такие смельчаки, как вы, дерзают отправиться на поиски неизведанного. Когда-то давно, в ранней юности, я тоже увидел вдали яркие, призывно манящие за собой огни, и всей душой устремился им навстречу. Но мне не хватило мужества и пылкости сердца, чтобы совершить свое путешествие, и в итоге я остался на берегу. Тоска по неведомым краям иссушила мой мозг и до срока разрушила мое тело. В итоге я такая же развалина, какой видите себя вы. Но вы решились отправиться в путь, а я – нет. Так не жалейте же ни о чем, друг мой! Корабли предназначены для того, чтобы бороздить моря, а не гнить в уютных гаванях.

Еле слышно скрипнула входная дверь, захлопнулась. Мир погрузился в тишину.

Джон Тейлор доехал на экипаже до окраины Хэлпстона, а дальше решил пройтись пешком. Он вдохнул полной грудью пряный воздух, насыщенный цветочными ароматами, и окинул взглядом окрестности. Стояла середина лета, и буйство летней растительности и летних красок было в самом разгаре. От дороги, ведущей к деревне, влево к близлежащему холму уходила тропинка, исчезала в высокой траве и вновь выныривала из зарослей у самой вершины. «Наверное, с этого холма открывается прекрасный вид», – подумалось Тейлору. И он решительно свернул налево. Подъем оказался не таким легким, как представлялось вначале. Городской костюм явно не предназначался для столь активных телодвижений. Пот катил градом, дыхание сбивалось, и Тейлор, которому едва перевалило за 40, и который всегда считал себя физически крепким мужчиной, понял, что не совсем адекватно оценивал свои физические данные. Однако его труды были с лихвой вознаграждены.

Сверху открывался восхитительный вид. Маленькие, почти игрушечные дома, крытые соломой, выстроились в стройные ряды. Небольшая речушка голубой лентой разрезала долину на две части. Поля и пастбища были поделены на ровные квадраты так, что напоминали своим видом шахматную доску. Но даже сверху были заметны имущественные отличия разных дворов. Фермерские хозяйства располагали двух-трехэтажными просторными домами, множеством хозяйственных построек и садом, а также значительными по площади пахотными угодьями. Дома бедняков были небольшими, одноэтажными со скромными приусадебными участками, где можно было выращивать продукты лишь для внутреннего потребления. Причудливая сеть тропинок, соединяющая дома с речкой, близлежащим лесом, церковью и мельницей, напоминала паутину, которой была опутана жизнь сельского жителя.