Он отложил ложку, задумался, ушел отсюда, от этих проклятущих холодов и снегов, в жаркое свое прошлое. Потом спохватился, придвинул гостю тарелку с кусками жареного мяса.

– Отведайте, – предложил Александр Георгиевич. – Фирменное блюдо нашего отдела. У меня два казаха служат, они и изготовили…

– Небось из конины? – спросил Одинцов.

– Из нее самой… А что? Вполне съедобная вещь. В Туркестане у нас конина шла не хуже барашка.

Он угощал Одинцова совсем как на Востоке. И кониной по-казахски потчевал, и вопросов не задавал… Не положено спрашивать таких людей, как этот вот интендантский капитан, хоть он, Шашков, по своему положению обязан в случае необходимости спросить о чем угодно любого человека в своей армии. Любого, только не этого… О чем надо, он сам спросит, что сочтет нужным – скажет.

Александр Георгиевич незаметно вздохнул. По роду службы он все больше встречался с теми, кто работал против нас, хотя иногда приходилось и провожать, и встречать таких, как нынешний его гость. И всегда думал Шашков о том, что не суждено ему вот так, как они, схватываться с врагом на равных там, за кордоном, где неоткуда ждать помощи и целиком полагаешься на самого себя.

Шашков был опытным контрразведчиком и понимал, что держаться эти люди могут только на безупречном поведении в чужом логове, на тщательно отработанной легенде и, находясь в волчьей стае, по-волчьи выть им приходится тоже. Пожалуй, самое трудное в профессии разведчика, ибо от глубоко запрятанной своей сути – куда денешься. И нельзя иначе… Чуть изменил своей роли – насторожишь контрразведку. Вызвал чем-либо ее подозрение – пиши пропало. На твоей разведывательной деятельности можно ставить крест. Не родился еще человек, который, вызвав интерес контрразведки, мог бы продолжать свою работу. Спасти жизнь, перейдя на нелегальное положение, он может. Но для разведки в данной ситуации этот незадачливый агент безнадежно потерян.

Конечно, Александр Георгиевич понимал: каждому свое. Поздно ему думать о подвигах в обличье немецкого офицера. И годы не те, и грамота другая… В анкете своей он так и писал: образование низшее, три класса городского училища. У тех, кто пришел тогда в революцию, иные были мерки знаний, определялись они не классами, да и Шашков продолжал учиться после Гражданской войны, в 24-м закончил специальную школу ПЗУ, впрочем, он всю жизнь учился… И все-таки сознавал, что для того, чтоб стать таким, как этот вот интендант, время им давно уже упущено.

А если б знал Шашков, как причудливо складывалась жизнь Одинцова и каким необычным путем пришел его гость в разведку, то вздохнул бы Александр Георгиевич еще раз и обругал себя мысленно за мальчишеские бредни. Потом бы и восхитился теми, кто умеет добывать для разведки людей с такими необычными судьбами.

…Родился Дмитрий Одинцов в Москве. Это было его подлинное имя, тоже небывалый случай в разведке – действовать без псевдонима. Правда, в Германии его звали иначе… Родился он в 1909 году, в семье известного инженера Антона Одинцова, занявшегося к этому времени коммерческой деятельностью. Весной 1914 года родители пятилетнего Димы перебрались в Берлин. Антону Аристарховичу предложили возглавить филиал русской торговой фирмы в Германии. Он согласился, памятуя еще и о том, что его супруге, Елене Станиславне, урожденной Дихновской, врачи рекомендовали воды Карлсбада. Кроме того, в Дрездене жила свояченица Одинцова Мария Станиславна, она годом раньше своей младшей сестры вышла замуж за известного саксонского архитектора Вильгельма Гиллебранда. Сестры нежно любили друг друга, и переезд, хотя и временный, в Германию пришелся по душе Елене Одинцовой.

Когда разразилась война, Мария гостила у родственников в Берлине. Она тяжело переживала недавнюю гибель сына своего Вальтера, ровесника Димы. Когда семья Гиллебрандов жила в Париже, Вальтер попал под карету и был убит лошадью. Архитектор уехал в Мюнхен, где строился по его проекту дворец одного из баварских магнатов, и старался в работе забыть о постигшем несчастье, а Мария осталась у сестры в Берлине.

Теперь родственникам Марии Гиллебранд угрожало интернирование. Антон Одинцов не обладал дипломатическим иммунитетом – и Мария принялась энергично действовать, чтобы спасти от этой участи хотя бы племянника.

Сделать это в создавшемся положении оказалось просто. Мария Гиллебранд уговорила отдать ей на время Диму. В Дрездене Мария выдаст ребенка за Вальтера, даже бумаги на него не надо выправлять. Немецкий язык мальчик знает сносно, бедный Вальтер говорил и по-русски тоже, только надо временно забыть, что он Дмитрий, и отзываться на имя несчастного кузена.

…Вот так случилось, что Дима Одинцов стал Вальтером Гиллебрандом. Судили-рядили, полагая, что все быстро кончится, ну месяц, от силы – два, Одинцовы приедут в Дрезден и заберут своего мальчонку.

Но так располагали люди. Они не знали, что начавшуюся войну назовут впоследствии Мировой и Антон Аристархович увидит сына лишь в 1924 году.

Шашков только-только закончит тогда чекистскую школу, а Дима Одинцов уедет из Дрездена в Москву. Уедет, как Вальтер Гиллебранд, будто в гости к русскому дяде. Мать свою Дима не увидит больше никогда. Елена Станиславна умрет от сыпного тифа в двадцатом…

Поужинав, они пили чай.

– Известно, – сказал Одинцов, – что в зоне действия вашей армии оккупанты создают лжепартизанские отряды. Они доставят вам хлопот, Александр Георгиевич.

– Это точно, – согласился начальник Особого отдела. – Правда, пока мы с ними не сталкивались. Сами гитлеровцы досаждают – постоянно просачиваются в тыл. Вот и сегодняшний «язык» из таких же.

– Сообщил что-нибудь интересное?

– Немцы подтягивают резервы. Под Любань прибыл целый корпус.

– Это хорошо, – оживился Одинцов. – Значит, противник всерьез зашевелился… Ваше наступление переполошило немцев.

– Что хорошего? – возразил Шашков. – Трудно воюем. Мало снарядов, автоматического оружия, совсем нет истребительной авиации, в воздухе немцы начисто обнаглели. А до Ленинграда идти еще порядком.

– Вы уже облегчили положение города, – сказал Дмитрий Антонович. – Был я там недавно…

Он не договорил, замолчал.

– Брат у меня в Ленинграде, Николай, – тихо произнес Александр Георгиевич. – Поди, и не знает, что иду на выручку к нему.

– Узнает, когда ваш фронт соединится с Ленинградским… А фальшивые партизаны скоро дадут о себе знать.

– Мы кое-что наметили против них, – сказал Шашков.

– Это хорошо, – отозвался гость. – Надо бы еще спецподразделения создать. Из особо лихих ребят. Пусть рыщут по лесам, проверяют этих самых «партизан», берут их на себя… И потом – возникнет вдруг необходимость, я сообщу вам, и отряд выйдет в указанное место для проведения акции или поддержки ее.

– Роты хватит? – спросил Александр Георгиевич. – Обозначим ее вот так…

Он начертил на листке бумаги знак «Х».

– Рота «Хер», – улыбнулся Одинцов.

Шашков удивленно взглянул на него.

– Так называлась эта буква в старорусском алфавите. Аз, буки, веди… Хер. Но звать будем эту роту «иксом». Иначе нас не поймут.

– Ладно, – усмехнулся начальник Особого отдела, – «хитрую» роту я организую, давайте подумаем о каналах связи.

– Связь будем осуществлять через группу наших людей, Александр Георгиевич. Они прибудут сразу после моего перехода туда. Очередности их прибытия я и сам не знаю, а условные знаки, с которыми они явятся, вам известны. Сразу отправляйте их за линию фронта. Как поступать им дальше – это знает каждый из них. Меня же переправите лично вы, Александр Георгиевич.

Шашков кивнул:

– Да, я получил такие указания от начальства.

Александр Георгиевич не стал обнаруживать своего удивления. Обычно для обеспечения перехода к противнику прибывала из Центра специальная группа людей. Начальник Особого отдела обязан был лишь содействовать сохранению секретности мероприятия, по согласованию с разведотделом штаба рекомендовал подходящее место на передовой линии. Остальное его не касалось, всем руководили товарищи из Центра. А здесь доверили ему одному. Даже полковник Рогов, начальник разведотдела, судя по всему, ничего не знает, Что бы это значило? Александр Георгиевич хорошо понимал, что контрразведчик не должен проявлять назойливого любопытства, но эта необычность смущала Шашкова. Может быть, Дмитрий Антонович, или как там его зовут на самом деле, собрался слишком далеко отсюда? Хотя нет, по-видимому, действовать Одинцов будет по соседству. Наш ли это человек, работает ли по линии НКВД или это разведчик Генштаба? Профессиональное чутье Шашкова подсказывало, что Одинцов из Управления военной разведки… Почему тогда не привлекли к этой акции Рогова? Может быть, потому, что о нем, о Шашкове, вспомнил Фокин? «Хватит ломать голову, – подумал Александр Георгиевич. – Наш или не наш… Дело-то общее… А там все рискуют одинаково…»