– А Клыков? – спросил бывший командарм. – Он что – лучше?

Генерал-лейтенант Клыков командовал Пятьдесят второй армией. Она уже несколько месяцев воюет на Волховском направлении. Опыта ему не занимать…

– Понял тебя, Шашков, – сказал Соколов. – Поддерживаешь Мерецкова. Ну-ну… А я все-таки считаю, что он меня съел, потому как я из НКВД. И поставил успех выполнения приказа Ставки под угрозу. Где это видано, чтоб за два-три дня до наступательной операции меняли командарма? На тебя не обижаюсь, ты при своем деле, опять же остаешься в армии… Будешь с Клыковым служить. Но в Москве обо всем расскажу… Пусть прикинут, почему командующий фронтом нашего брата не любит.

– Но этот вопрос согласован с Верховным, – осторожно напомнил Шашков. Ему хотелось сдержать энергию Соколова, которую тот мог направить сейчас вовсе в нежелательную сторону.

– Ну и что? – запальчиво сказал генерал-лейтенант. – И на солнце бывают пятна…

Тут он осекся и недоуменно посмотрел на Шашкова, словно спрашивая: что я такое брякнул?

– Ты, это самое, – вдруг запинаясь, заговорил бывший командарм. – Я другое хотел сказать… Ну, значит, доложили Верховному не так. Или еще там что… Понимаешь?

Соколов заторопился и суетливо стал совать Шашкову руку:

– Значит, до свиданья, дорогой Александр Георгиевич. Авось и послужим вместе когда. Собираться пойду. Поговорили по душам – и ладно. Спасибо тебе… И, это самое… Не распространяйся про мои обиды. Все решено правильно. Отозвали – значит, в другом месте нужен, ну, бывай. Пошел я.

Пожав руку начальнику Особого отдела, бывший командарм вышел. Александр Георгиевич смотрел ему вслед и думал, что, конечно же, Мерецков прав. Сам Шашков уже хлебнул сполна, повидал похожих на Соколова командиров, когда вместе с украинской группировкой оказался в окружении. Четыре наши армии попали в «котел» у Киева! Полмиллиона пленных… Даже вспоминать тошно.

Шашков снова раскрыл папку и вдруг вспомнил, что хотел написать открытку Володе Степанову в Москву. Надо сделать это сейчас, не то замотаешься с делами и забудешь.

«Привет, дорогой друже Володя!» – начал было Шашков, но остановился, подумал, как сообщить Володе, где он и что собирается делать. Позабавила мысль о том, как он, чекист, будет сейчас обходить военную цензуру. Вспомнил, что Степанов знает, где служит брат Николай, и написал: «Настроение хорошее, нахожусь недалеко от Коли. Скорее бы начать бить этих гадов-басурманов. Скоро пойду выручать братуху…» Ну вот, Володя сам чекист, сразу разберется. «Как твои устроились в Свердловске? Напиши мне. Спасибо за весточку о моей семье. Ларисе написал, желаю тебе благополучия, мой дорогой товарищ-друг. Обнимаю тебя. Твой Саша».

Положив открытку рядом с письмом к жене, в Семипалатинск, Шашков поднялся и вышел в соседнюю комнату, где находился дежурный Особого отдела.

– Соберите сотрудников, – сказал Шашков. – Через полчаса совещание. У меня…

Разошлись далеко за полночь. Александр Георгиевич хотел еще поработать с документами, но сильно заломило спину, сказывалось перенапряжение.

«Почитаю лежа», – решил он и расположился с бумагами на деревянном топчане, прикрытом тюфяком, который набил сеном его ординарец.

Шашков изучал материалы об абвере еще с полчаса. Потом почувствовал, как обволакивает сознание туманом, и очнулся, когда рука с листками упала и безвольно свесилась вниз. Пересилив сон, Шашков поднялся, убрал папку в сейф, закрыл его и спрятал ключ в нагрудный карман гимнастерки, вытянулся на сеннике, вздохнул и стал размышлять о завтрашнем наступлении. Где-то на краешке сознания замаячило лицо Ларисы. Александр Георгиевич подумал: в Семипалатинске скоро наступит утро, и это было последнее, что воспринял еще осознанно.

Его доброе лицо, которое на людях Шашков стремился делать суровее, осветилось. Начальник Особого отдела армии во сне улыбался. Он играл сейчас с сыном в футбол.

Генерал-полковник фон Кюхлер в сентябре 1939 года, будучи еще в звании генерала артиллерии, командовал Третьей армией, вторгшейся в обреченную Польшу с севера из нависшей над Варшавой Восточной Пруссии. Имея перед своим фронтом польскую столицу, фон Кюхлер выходил левым флангом к демаркационной линии – будущей новой границе Советского Союза, к Белостоку. Назначенный командовать Восемнадцатой армией в группе армий «Север», фон Кюхлер 22 июня 1941 года нарушил государственную границу СССР и, встречая довольно незначительное сопротивление, быстро продвинулся через Елгаву в направлении столицы Советской Латвии. Через две недели гитлеровские полчища стояли уже у псковских земель. Когда пали Нарва и Луга, армия штурмом взяла Шлиссельбург и перерезала все сухопутные коммуникации, соединявшие Ленинград с другими районами страны. Местами дивизиям фон Кюхлера удалось подойти к окраинам города. В 13-м районе Стрельни и Петергофа они вышли к Финскому заливу, отрезав в Ораниенбауме части Восьмой армии Ленинградского фронта, которые так и остались там, не сдвинувшись ни на шаг и надежно прикрывая собою Кронштадт с суши.

На этом успехи немецких войск закончились. Не сумев взять Ленинград с ходу, противник подверг город блокаде. И вот теперь активные действия русских на Волховском участке серьезно беспокоили генерал-полковника. Это беспокойство усугублялось недавним разговором фон Кюхлера с Францем Гальдером. Начальник Генерального штаба Сухопутных войск сообщил, что фельдмаршал Риттер фон Лееб подал рапорт об отставке. Фюрер еще не принял решения, кем заменить его на посту командующего группой армий «Север», но ему, фон Кюхлеру, надо быть готовым – к тому, чтобы стать преемником фон Лееба.

Генерал-полковник поморщился. Он вспомнил о своем соседе Буше, командующем Шестнадцатой армией. Буш будет вне себя от ярости, когда узнает, что попал под его начало. Фон Кюхлеру известно напряженное положение, в котором находится армия Буша под Старой Руссой и у Демянска. Там русские постоянно контратакуют. Беспокойный участок… Теперь спрашивать за положение на этом участке будут с него, с фон Кюхлера.

Командующий потер чисто выбритую щеку длинного худощавого лица, достал белоснежный платок и тщательно протер монокль. Генерал-полковник никогда не пользовался им, но со стеклышком на шнурке не расставался, считая его неотъемлемой деталью генеральской формы.

Когда по его звонку вошел адъютант, то увидел, как командующий разглядывает на свет лампы стекло монокля. Не отрываясь от этого занятия, фон Кюхлер спросил:

– Собрались?

– Так точно, экселенц.

– Зовите всех.

Первым в кабинет вошел майор Вакербард, ведающий в Восемнадцатой армии войсковой разведкой. За ним появился зондерфюрер Майсснер. Потом подслеповатый, одетый в мешковатый мундир, поминутно подправляющий пенсне капитан Шот, начальник абвергруппы-112. Вошли представители вышестоящих организаций абвера при армии фон Кюхлера, чины из гехаймфельдполицай. Командующий Восемнадцатой армией проводил широкое совещание с представителями специальных служб, обеспечивающих его войска.

Все расселись и уставились на генерал-полковника. Майор Вакербард беспокойно оглядывался на дверь. Наконец, в дверях появился заурядной внешности офицер в полевой форме оберст-лейтенанта вермахта. Майор Вакербард оживился, встал навстречу вошедшему, подвел к фон Кюхлеру.

– Позвольте, господин генерал-полковник, представить вам нашего гостя. Оберст-лейтенант Ганзен, заместитель начальника «Абвернебенштелле-Ревал» фрегатен-капитана Целлариуса.

– О, – улыбнулся, обнажив крупные зубы, командующий, – я знаком с вашим шефом, оберст-лейтенант. Интересный, незаурядный человек…

– Совершенно верно, экселенц, – склонил голову Ганзен. – Всегда гордимся тем, что служим под началом фрегатен-капитана. Он большой специалист во всем, что касается Петербурга.

«Немудрено, – подумал фон Кюхлер. – Александр Целлариус в конце тридцатых годов возглавлял филиал абвера в Финляндии. Тогда Петербург можно было разглядывать в бинокль. Впрочем, я тоже видел этот город в бинокль… Только в бинокль…»