Даже лифтеры выглядели именинниками… Они, чья служебная жизнь качается вверх-вниз, они, управляющие своим аппаратом, подобно стратостату, лишь по вертикали, они, командующие нашими подъемами и спусками, по праву чувствовали некоторую родственную связь с теми, кто поднял сегодня человечество на высший этаж мира и познания.

После бессонной ночи, проведенной на аэродроме, один из нас подымался в лифте на верхний этаж четвертого дома Моссовета, что в Большом Гнездниковском переулке. Товарищ задремал, а очнувшись, потерял счет этажам. Лифт стоял.

— Выше не идет? — спросил товарищ у пожилой лифтерши.

— Десятый этаж. Куда же выше?.. Чай, не стратостат — с достоинством ответила лифтерша и поджала губы.

Стратостат, стратостат!.. Новое сложное, трескучее звучание — стремительно входило в обиходный словарь. Сопротивлялась лишь горсточка тугоухих, упорно названивавшая нам по телефону:

— Алло! Алло! Скажитя, ето старостат нонче летает, или еще чо?..

Но он был глубок, огромен и повсеместен, интерес к первому советскому кораблю «занебесья». Громадное заботливое внимание страны направляло поток звонков, писем, разузнаваний. Одни из них были полны наивных расспросов о том, во что соберут космические лучи, не сядут ли на обратном пути аэронавты «мимо земли», «как пройдут они через границу стратосферы и узнают ее…» Другие письма были согреты трогательным, искренним желанием помочь, облегчить трудную задачу:

«…Наличие прекрасной погоды в районе Харькова заставляет нас, группу рабочих — любителей науки и техники, — внести предложение о переносе старта к нам. Это великое научное дело…»

«Многоуважаемая редакция газеты центральных „Известий“. Мы, ученики шестой группы Баландинской школы Нижневолжского края, объявляем вам, что у нас хорошая погода. Мы просим, чтобы пустить стратостат у нас, потому что у вас напечатано, что в Москве погода не годится».

Были и такие письма:

«Уважаемый товарищ редактор! Прошу вас указать точно, когда предполагается дать старт стратостату „СССР“, дабы я мог согласовать с этим свой отпуск…»

Уже сам этот могучий интерес и живая активность говорили о том, как поднялась культурно наша «народная молва». Рабочий, колхозник и служащий в общем ясно представляли себе, какого света прибавит «новая планета», каково назначение стратостата, какова цель его полета.

Особенно волновались иностранные корреспонденты в Москве, в частности — американские. Они, для которых темпы работы определяются минутами, с регулярностью автоматов обзванивали по очереди все компетентные инстанции каждые полчаса.

Телефоны изнемогали… Две недели, предшествующие старту, мы, писатели и журналисты, «прикомандированные» к стратостату, были буквально мучениками. Мы стали «страстотерпцами стратостата». Еженощные посещения аэродрома вошли уже в наш быт. Обычное человеческое приветствие в обращении к нам было заменено однообразной формулой:

— Ну как? Летит? Нет? Эх, вы…

А что, спрашивается, могли поделать с проклятой погодой мы, тихие работники тропосферы? Проклятая погода! Она обложила Москву мрачными тучами и две недели не снимала осады. Метеорологическое бюро вычерчивало невеселые кривые изотерм. Опутывая густой сетью огромную область, они спеленали наш стратостат и наших храбрых аэронавтов по рукам и ногам.