Вот я и подумал, что по-настоящему бездомным бывает не тот, кому негде спать или держать свой скарб, а тот, у кого нет ни одного живого существа, от общения с которым было бы ему тепло.

За это время я мало употреблял спиртного, разве что от сильной усталости изредка пару бутылок вина. Свежий воздух и тишина понемногу восстанавливали изношенную нервную систему. И так я был горд своей умеренностью, что почувствовал потребность похвастаться ею – прежде всего, конечно же, Зайцу: ведь она обрадовалась бы больше всех!

Но однажды я опять совершенно выдохся – устал писать. Я все же продолжал выжимать из себя «умные» мысли и что-то, в общем, делал, но вдруг стал сомневаться в смысле всего сделанного. Меня душили сомнения: нужно ли это вообще, будет ли от этого кому-нибудь польза или вся моя работа окажется в урне для бумаг? Как узнать, что все, что я делаю, – правильно? Как нужно делать, чтобы было правильно? У кого спросить, с кем посоветоваться, кому показать, почитать? Хотелось почитать хоть кому-нибудь, чтобы увидеть реакцию слушателя и определить по ней правильность своей работы.

Решил почитать Роксане и Евгению Михайловичу. Сунул рукопись в папку – и был таков.

Они были дома, ворона – тоже. Но все были страшно заняты. Дочка делала уроки, Роксана опять что-то солила. Евгений Михайлович оказался углубленным в какие-то свои расчеты. Ворона долбила кукурузный початок. Стало ясно, что моя писанина здесь, по крайней мере сейчас, никому не нужна. Даже не заикнулся о своем намерении. Сослался на то, что просто шел мимо и зашел повидать их. Придумав благовидный предлог, раскланялся и ушел, огорченный невероятно. Эх, Зайчишка! Вот кто меня всегда терпеливо выслушивал, даже тогда, когда я порол явную чушь…

Дело шло к вечеру. Проходя мимо магазина, вошел, купил бутылочку вина, в скверике выпил. Сразу пропали сомнения, огорчение как рукой сняло. Отправился дальше и оказался в объятиях молодого сержанта милиции.

– Куда идешь? – спросил он, словно старого знакомого.

Я, откровенно говоря, растерялся, потому что шел бесцельно, во власти хорошего настроения.

– Прямо! – ответил я, и он решил взять меня с собой в опорный пункт, где я оказался первым посетителем в тот вечер. Сидели скучающие сотрудники и медсестра. Я объяснил, кто я такой, показал документы и принялся читать стихи Киплинга. Читал с чувством. Стихи им понравились. Вручив мне мою папку и документы, отпустили.

– Куда все-таки идешь? – поинтересовались на прощание.

– А какая следующая улица?

– Жадаиовского.

– Во… Туда и иду.

Простились дружески. На душе стало еще теплее, и я купил еще одну бутылку вина, потому что если настроение у человека хорошее, почему оно не должно стать еще лучше? Выпил в подъезде. Вскоре попалось кафе, вошел и увидел у одного столика симпатичных молодых парней. Решил почитать им рукопись, не сомневаясь, что они-то уж понимают толк в превратностях любви…

Пробуждение было ужасным.

Пришел в себя от скверной боли в сердце. Глаза понемногу свыклись с тусклым светом, и я догадался, что лежу на носилках, на полу, в огромном, холодном, слабо освещенном подвале. В нос ударил удушливый запах. Рядом кто-то застонал. Повернув чуть голову, увидел страшную, в кровоподтеках, небритую рожу. Она смотрела на меня не мигая, в упор, одним глазом. Вместо второго – кровавая дыра. От человека шла резкая, отвратительная вонь. Где-то раздавался свирепый храп.

Справа от меня лежал интеллигентного вида пожилой человек в застегнутом на все пуговицы пальто и босиком. Немного дальше виднелся кто-то с забинтованной головой, в изорванной одежде. Весь подвал был заставлен носилками с похожими на моих соседей людьми. Я начал мало-помалу понимать ситуацию.

Попробовал пошевелить рукой – шевелится. Обрадовался. Стал ощупывать себя – вроде бы целый, только сердце ныло тупой болью. Видно, я потерял сознание – ведь именно так главным образом умирают алкоголики: упадут и больше не встанут.

Осторожно поднялся с носилок. Нужно было выбраться из этого жуткого места как можно скорее. Но как?! В дальнем конце подвала заметил транспортер, он шел от пола до люка в стене. Видно, через этот люк и по этому транспортеру нас сюда, в подвал, и доставили. Я добрался по транспортеру до люка, он оказался запертым. Направился к двери в другом конце подвала. Здесь рядом с лопатами, шлангами и корзиной, полной кровавых бинтов, постанывая, лежал юноша. Осторожно толкнул дверь – открылась. Я оказался в узеньком коридоре. Из-за ближайшей двери донесся женский голос:

– Воды нет же. Мыть-то их чем?… Узнай-ка, когда дадут.

Я прошел мимо, поняв, что услышанное относится к обитателям подвала, в котором просыпаться страшнее, чем в лунную ночь в морге. Каким-то чудом обнаружил выход во двор больницы и здесь пустился в такой бег, на какой был способен мой истощенный организм. Скорей! Прочь! В Сады!..

И только там сообразил, что прибежал без папки. Искал ее везде. Опорный пункт нашел, но оттуда я ушел с папкой. Кафе не нашел. В больнице о папке никто ничего не знал, да и обо мне тоже. Вконец измотавшись, я пришел к заключению, что потерял единственное, чем был богат, – рукопись, что теперь я просто обыкновенный бродяга.

Какой контраст! От общения с респектабельными гуманитарными деятелями – до собранных в этом подвале отверженных… Вчера – ресторан на телебашне в Берлине, сегодня – подвал и общество алкоголиков, собранных со всего города!..

Людям смешно, когда говорят о пьяницах: «бухарь», «родимую обожает», «воробей и тот пьет», «кто не пьет – все пьют»… Пьют, чтобы «спрыснуть», «обмыть», «отметить», «отпраздновать»… Сколько снисходительных терминов! И всегда всем смешно: человек шатается – смешно, бормочет что-то нечленораздельное – смешно, валяется в луже – смешно, спит в метро – смешно. Но вот он треснул другого бутылкой по голове – теперь не смешно. Теперь алкоголик – не «бухарь», не «воробей». Теперь он преступник.

А пока смешно. Мамы пьют, и папы пьют, детям еще нельзя – они пока только созерцают. Папам можно, мамам можно – ведь они города строили, каналы рыли, войну выиграли, а ум не пропивали…

Автор работал над романом. Он не получался, потому что персонажи пьянствовали, и вместе с ними Автор, который не сумел их сделать трезвенниками. Они собирались «на троих», пили в подъездах, у магазинов, в больницах, конторах, на кладбищах и в парках; собирались в компании, праздновали праздники и орали пьяными голосами песни.

Интересно, если бы все хоть мало-мальски «употребляющие» перестали пить в один день сразу, что бы произошло? Всем известно, какой вред приносит алкоголь, сколько находится из-за него людей в колониях, сколько катастроф и несчастий в семьях, – об этом говорят ученые, социологи, криминалисты, врачи. Стало быть, если бы все перестали пить – всеобщее ликование! Водку и вино миллионами цистерн вылили бы в реки и ловили бы пьяную рыбу…

Но ведь тогда пропадут громадные суммы, которые стоят миллионы цистерн алкоголя, получаемые обществом за счет здоровья алкоголиков и применяемые, надо полагать, в каких-то других полезных целях. Неужели общество считает, что, ежели человек хочет угробить свое здоровье, его не остановишь? Не дашь ему водки – гвозди начнет глотать, а себестоимость гвоздей, пожалуй, дороже, чем водки. Ведь и Автор, все понимающий, идет в город и не видит уже ни красивых женщин, ни диетической столовой, а уже издали видит – магазин «Вино». Словно проклятие господствует в мире, словно на самом деле существует сатана, который, торжествуя, потирает мохнатые лапы и, оскалив пасть в улыбке, празднует свое торжество над людским разумом.

Эх, мне жаль несчастных наивных сорок трех мужиков из Северной Америки, которые в 1808 году образовали первое общество трезвенников!..