Минут десять, а то и пятнадцать управдом Буйченко пребывал во взволнованно-воодушевленном состоянии. Его воображению рисовались картины одна великолепней другой, вплоть до того, что всесоюзный староста товарищ Калинин вручает ему похвальную грамоту за пролетарскую бдительность.
Когда в дверь постучала супруга и позвала обедать, он крикнул, что занят государственным делом, не до глупостей.
Наконец, телефон зазвонил.
– Что ж вы, гражданин, сами подписку о неразглашении давали, а сами через коммутатор названиваете? – сказал райуполномоченный ГПУ Петелис, уже не называя управдома «товарищем». – Ты, Буйченко, гляди у меня, не то…
И дальше последовала угроза, от которой у бдительного работника жилсектора на лысине выступили холодные капли.
Музей нового человечества
был открыт для посетителей до пяти часов, поэтому первую разведку решили произвести сегодня же, в качестве обычных экскурсантов. В путеводителе Мосрекламсправиздата особо оговаривалось, что Музей является научным учреждением и посещать его можно лишь централизованным порядком, по заявкам от организаций. Для Айзенкопфа это была не проблема. Он пошуровал в своем чудо-чемодане, пошуршал бумажками, потюкал на печатной мини-машинке, и через каких-нибудь десять минут появилась солиднейшая заявка на бланке «Общества воинствующих материалистов-диалектиков».
До места, где предположительно велись секретные разработки в области ингениологии, идти было совсем недалеко. Миновав арку Зоологического музея, трое разведчиков прошли через большой тенистый двор, где размещались научные и учебные корпуса университета.
Зоя показала на старинный трехэтажный дом с необычной коробчатой крышей:
– Это и есть Ректорий.
Норд был удивлен. Учреждение, где разрабатывают фантастическую формулу, он представлял себе совсем иначе: что-нибудь сверхсовременное, внушительное, строжайше охраняемое. А это здание выглядело очень скромно. От остальных университетских строений оно отличалось только одним – со всех сторон было окружено пустым пространством. Только с торца почти вплотную притулился невзрачный флигелек с облупившейся штукатуркой. И еще одна странность: по всему периметру с десятиметровым интервалом стояли фонари. Однако ни заборов, ни шлагбаумов, ни караулов.
Доктора охватили тягостные сомнения. Не произошло ли ошибки? Неужели таинственные экперименты ведутся именно здесь?
И внутри всё тоже выглядело простенько, по-домашнему.
– Товарищи материалисты-диалектики, вас только трое? – спросил добродушный седоусый администратор в белом халате. – Тогда, если не возражаете, я присоединю вас к экскурсии вузовцев-медиков.
Возражений не возникло. В толпе удобно затеряться и можно оглядеться получше, не привлекая к себе лишнего внимания.
Зоя ничем не отличалась от других студенток, Норд среди будущих представителей рабоче-крестьянской интеллигенции тоже смотрелся уместно. Вот на колхозника вузовцы вначале косились и даже отпускали в его адрес беззлобные шутки: «Что, дед, принес в Пантеон мозги сдавать?» «Нет, ему омолодиться надо, а то бабка жалуется». Но Айзенкопф на подначки не отвечал, и про него скоро забыли.
Экскурсовод был подтянутый, молодой. Его речь – вся из заученных фраз, с выверенными интонациями – звучала механически, будто с патефонной пластинки. Глаза беспрестанно скользили по группе. Хоть он тоже был в белом халате, но этот профессиональный взгляд и явно немузейная выправка заставили Норда насторожиться. Возможно, Музей не так прост, как кажется. А тут еще Курт шепнул:
– Смотрите. Сзади, справа.
Халат у экскурсовода на боку слегка оттопыривался. Кобура? Так-так, интересно!
Сначала Гальтон слушал рассказчика не очень внимательно. Во вступительной части было мало интересного, всё больше об истории дома: бывшие боярские палаты, прекрасный образец старинной гражданской архитектуры, перестроен в восемнадцатом веке, чудом уцелел во время пожара 1812 года, здесь квартировал ректор университета, потом находился филиал Зоологического музея, потом дом обветшал, в первые послереволюционные годы, несмотря на разруху, полностью отремонтирован советской властью, и прочее в том же духе.
Но вот экскурсовод сказал нечто такое, от чего Норд сразу навострил уши:
– Под зданием теперь располагаются подземные этажи, где находится Пантеон мозга, а также современнейшие научные лаборатории. Именно там хранится драгоценнейшее из сокровищ – мозг вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина.
Вдруг один из студентов громко спросил:
– А у нас на семинаре говорили, что там ведутся исследования гениальности. Это правда?
Гальтон вздрогнул и переглянулся с Зоей. Даже у Айзенкопфа от неожиданности дернулась голова.
Ну-ка, что ответит человек с кобурой?
Тот не удивился.
– Правда. Еще недавно эта информация считалась закрытой. Но теперь принято решение ее рассекретить, в духе общей линии партии: пусть народ знает о наших достижениях. В новейших подземных лабораториях трудятся ученые Института пролетарской ингениологии. Они далеко продвинулись в своих исследованиях, значительно опередив буржуазную науку. Скоро об их открытиях будет объявлено всему свету. Но не будем забегать вперед, товарищи. Наша экспозиция начинается вот с этой комнаты, где детально, по допожарным рисункам, воссоздана старинная ректорская библиотека. В нишах вы видите сохранившиеся барельефы гениальных ученых семнадцатого и восемнадцатого столетия: Исаака Ньютона, Леонарда Эйлера, Бенджамина Франклина и, конечно, гениального россиянина Михаила Васильевича Ломоносова…
Доктор Норд был потрясен легкостью, с которой подтвердилась информация о месте проведения исследований. Он стоял перед скульптурным изображением Ломоносова, вирши которого сразу же начали чугунными ядрами перекатываться в памяти, и пытался справиться с лихорадочным биением пульса. Зоя и Айзенкопф встали рядом, будто тоже залюбовавшись круглой бабьей физиономией «гениального россиянина». Княжна крепко стиснула Гальтону руку, немец прошептал: «Цель близка!»
– Товарищи, – позвал их экскурсовод, – не отставайте! Все должны держаться вместе!
Странный какой-то взгляд у господина Ломоносова, рассеянно подумал Норд, отворачиваясь. То ли ученый-поэт страдал косоглазием, то ли скульптор был нетрезв.
– …Лучшие умы издавна мечтали избавить человечество от нравственных пороков и болезней, превратить каждого в истинно гармоническую личность. В прежние времена это казалось пустой фантазией. Но первое в истории государство, созданное людьми труда, поставило задачу преобразовать природу и исправить ее несовершенства. «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их наша задача». Эти слова принадлежат великому советскому селекционеру-кудеснику Ивану Мичурину, создателю теории об изменяемости генотипа под воздействием внешних условий. А что это значит на простом и понятном языке? Ну-ка, будущие медики!
– Это значит: на бога надейся, а сам не плошай! – звонко выкрикнула конопатая студентка.
Остальные засмеялись, и даже экскурсовод одобрительно улыбнулся.
– Правильно, товарищ. Вы молодые, задорные, вам и карты в руки. Изобретайте, открывайте, исследуйте. Партия вас поддержит.
– Откроем! У нас не заржавеет! – ответила веселая молодежь.
Некоторые из экспонатов музея были поистине удивительными. В Норде взыграла любознательность ученого, на время заслонив главную цель.
В разделе «Условность половых различий» посетителям показали петуха, превращенного в курицу, и курицу, превращенную в петуха. Бывшая самка кукарекала и наскакивала на бывшего петуха, тот безразлично клевал зерна.
Раздел «Эндокринология на службе социалистического животноводства» демонстрировал, как меняется цвет лисьего меха под влиянием манипуляций с щитовидной железой.
Любопытнейший раздел «Омоложение», посвященный пересадке семенных желез шимпанзе людям преклонного возраста, вузовцев не заинтересовал – им омолаживаться было незачем.