Мы сформулировали отправную точку неизведанного нами мыслительного опыта флорентийца – точку, в которой мысль открывает перед человеком пути к постижению механизма мышления, к программам, активирующим возможность изменить картину мира. Путешествие, начавшееся «в средине тропы нашей жизни», неожиданно переносится во внутренний мир каждого из нас. Читатель, неожиданно осознающий, что Данте движется вглубь именно его разума, ощущает в себе отголосок мыслительного импульса, некогда изобретенного среди можжевеловых нагорий Луниджаны.
Мысль читателя напряжена, чувства обострены – он с нетерпением наблюдает за Данте, застывшим в мертвой точке пространства. Сознание, судорожно искавшее выход, неожиданно успокаивается – отказываясь от логики, оно обращается к вспоминанию чужого опыта, позволяющего найти иной путь. Выход найден! Перед Данте возникает воплощение такого опыта в образе Вергилия, описавшего некогда путешествие героя в иной мир. Механика воображения растягивает пространство, помещая на каменистую тропу рядом с путешественником и сопровождающим его читателем еще одного персонажа.
Вергилий подсказывает страннику решение: a te convien tenere altro viaggio («ты должен избрать иное путешествие»). Эти слова моментально меняют существовавшую до того картину мира: двойственность случайно выбранной тропы и утерянного истинного пути замещается идеей двух путешествий – ложного и истинного. Тропа и путь универсальны, они существуют в пространстве вне зависимости от мысли человека, в основе же путешествия лежит индивидуальный образ мысли – идущие по одному и тому же пути могут совершать различные путешествия. Своими словами Вергилий освободил Данте от давления обычного, линейного пространства, расчленив «путь» и «путешествие». Путешествие, свободное от пути, может быть только путешествием в себя.
Теперь читатель, свободный от страха, может идти вслед за путниками. Опыт освобождения мысли, который несколькими строками ранее казался ему чуждым и недоступным, стал, наконец, частью его сознания, неотторжимой от всей совокупности уже обретенного жизненного опыта. Чудо, произошедшее с путешественником, уже кажется чем-то естественным. Читатель осознает, что единственной точкой иного пространства, в которой может оказаться путешественник, избежавший неминуемой смерти, является начало потерянного им истинного пути. Посох Вергилия неумолимо гонит Данте в недра собственного мышления.
Вслед за Данте мы должны свыкнуться с новым, необычным миром, который был приоткрыт Вергилием перед обессилившим странником. Но если мир первых терцин «Комедии», мир лесной чащи и утраченного пути возникал перед читателем через ландшафт, через зримые картины, то мир иного путешествия открывается через уяснение тех особенностей пространства, благодаря которым путешественник обретает свою цель. Иными словами, структура пространства содержит в себе объяснительную схему самой идеи путешествия.
Человек движется к вершине горы, поднимаясь по каменистому, поросшему кустарником склону. Неожиданно его путь преграждается непреодолимым препятствием – пространство, знакомое всем нам, отказывается ему служить. И тогда он завязывает пространство узлом, сгибает его в кольцо! Не будучи в силах достичь искомой точки коротким путем, он совершает кольцеобразное движение: спускается в недра горы, проходит землю насквозь, поднимается по «противоположной» стороне кольца и оказывается в той точке пространства, которую видел, стоя у подножия горы.
Перед нами – описание, «путевой лист» иного путешествия, предложенного Вергилием Данте. Замыкающееся в себе, кольцеобразное пространство иного мира способно вывести путешественника в обитель света только через глубины ада и склоны чистилища. Движение в этом поедающем себя, змееподобном пространстве возможно лишь в одном направлении – против часовой стрелки (если читатель, конечно, сможет вообразить описанный флорентийцем мир в виде циферблата).
Теперь мы знаем особенности того пространства, по которому должен пролечь путь влекомого проводником странника. Но, представляя себе этот странный способ движения, путешественник должен обладать уверенностью в том, что его вожатый действительно знает путь. Предчувствуя грядущее погружение в адскую бездну, Данте должен верить, что сопровождающая тень способна вывести его к свету невредимым, что образ вожатого истинен, а не создан дьявольским искушением гордыни.
Начав движение вслед за проводником, путник отдает себя во власть призраку – слова Вергилия о себе поп ото, ото gia fui («не человек, уж был им») красноречиво об этом свидетельствуют. Явление тени, спасшей путешественника, пусть даже и обусловленное имеющимся у Вергилия «опытом путешествия», не может гарантировать истинности вновь избранного странником пути. Необходимо внутреннее, укорененное в индивидуальной человеческой памяти основание веры в проводника, в его способность провести истинным путем, минуя все возникающие преграды. Тень проводника, сотканная из опыта ушедших поколений, должна быть утверждена, укоренена в сознании флорентийца некоей силой, уже существующей в его памяти, – силой чего-то ему очень близкого и обладающего огромной властью над его разумом. Вергилий, доказывая свое знание пути, свою «легитимность», обращается к Беатриче.
Наконец-то охотники за мыслительным опытом флорентийца обрели короткую передышку после долгого пути! Читатель, чье воображение с первых же строк концентрировалось на неведомом ему калейдоскопе образов, на поглощении чуждого ему мыслительного опыта, неожиданно обрел надежную точку опоры в своей памяти. Следуя за Данте, – и в то же время оставляя его, чтобы погрузиться в себя, – он отыскивает в своей памяти образ, само воспоминание о котором вселяет в него силы, оживляя давно умершее. Все, что может быть соединено с этим образом, обретает внутреннюю легитимность, истинность, ибо сила образа коренится в свободе от всех лишних, искажающих связей, паразитных смыслов, ненужных воспоминаний.
Соединяя мыслительный опыт Данте со своим жизненным опытом, читатель неожиданно обнаруживает странное свойство возникающего в словах Вергилия образа Беатриче – этот образ, если можно так выразиться, «орудиен». Перед нами некий очень сложный психический механизм: оказывающийся в безвыходном положении человек обретает спасение через последовательное явление ему фигур, призванных вернуть страннику утраченную силу и уверенность. Вергилий спасает Данте – и затем, обнаруживая его сомнения, сообщает, что он призван к нему Беатриче, которую об этом, в свою очередь, попросила Святая Лючия. Лючии же помочь Данте повелела сама Богоматерь. Импульс, рожденный в высших сферах, устремляется по нервным клеткам образов к погибающему путешественнику, оживляя фантомы на своем пути. Вергилий, созданный в сознании Данте мольбами Беатриче, по сути своей является не чем иным, как инструментом спасения в техническом, орудийном смысле этого слова. Беатриче же – образ силы, способной зародить веру в истинность пути к спасению. Беатриче, возникающая перед Данте во второй песне, движима лишь справедливостью и неким небесным механизмом, согласно логике которого флорентиец должен быть спасен. Иллюзия, возникшая у читателя, рассеивается: то, что вначале казалось порождением человеческой любви – чувства, знакомого всем по опыту, – оказалось элементом небесной механики, частью чудовищной машины собственного интеллекта, развернутого Данте в пространстве трех кантик.
Миром, во власти которого оказываются путешественники, управляет собственная, незнакомая нам по опыту логика. Это область действия неких сил, причудливо изменяющих естественные основы человеческой личности. То, что в реальном мире размыто и неясно, отдано на откуп судьбе, – здесь управляет всем, подчиняя все единой механике. Данте попадает в область справедливости, где нет места надежде.
